Я себя меж людьми,
Словно тайну, таю.
Оцени и прими
Неприметность мою.
Пусть в любовном бреду
Ты захочешь огня,
И обрушишь беду,
И покинешь меня, —
Я и месяц, и год
Пережду этот бред.
Все сгорит, все пройдет,
А любовь моя – нет.
Я обратил внимание на глубокую выразительность и богатство женского голоса. Все это время я сидел, притаившись за скалой, боясь испугать чудесную певицу. Наконец, не вытерпев, я выглянул и увидел ту, ради которой мог бы упасть на колени даже в ледяной воде.
Она приближалась ко мне со стороны реки, идя по лужайке, покрытой примулами. Головку ее украшал венок из фиалок, и волосы падали вниз тяжелой и плавной волной. Мне даже страшно стало смотреть на такую прелесть, настолько земным и обыденным показался я себе в этот миг. Едва соображая, что я делаю, я вышел из-за скалы и предстал перед ней, боясь поднять взгляд.
Она испугалась и, не узнав меня из-за моего большого роста, вот-вот была готова убежать. Тогда я упал перед ней на траву (так было семь лет назад в тот же самый день) и произнес только два слова:
– Лорна Дун!
Лишь после этого она узнала меня и, все еще дрожа от страха, улыбнулась, подобно солнышку, когда оно пробивается сквозь ивовые листья,
– Помните, – спросил я, – как вы привели меня в чувство после глубокого обморока, а потом пришел громадный мужчина и унес вас на своем плече? Помните, как вы украдкой оглянулись и махнули мне рукой на прощанье?
– Конечно же, я все помню, потому что здесь вообще редко кто бывает, кроме… – Тут она запнулась, а потом сказала с упреком: – Однако вы, похоже, забыли, сэр, как здесь опасно!
Она взглянула на меня, и, окунувшись в ее огромные нежные глаза, я понял, что всю жизнь любил их и всю жизнь чувствовал свое ничтожество перед ними.
– Я думаю, – сказала она, глядя в сторону, – вы не знаете, насколько опасно это место и какие нравы царят в долине.
– Я все знаю, и мне было страшно здесь все время, пока… пока сюда не пришли вы.
Она была еще слишком молода, чтобы ответить в той манере, которую именуют кокетливой, и, кроме того, ей в эту минуту было не до кокетства: она действительно боялась – боялась за мою жизнь, и страх этот в самом деле исподволь начал передаваться и мне. Поэтому, подумал я, сейчас мне и вправду лучше уйти и ни о чем больше не говорить с ней – до следующего раза. И все же после стольких лет мне было трудно удалиться, не сказав ей несколько слов на прощанье:
– Мистрисс Лорна, я чувствую, вы правы. Если меня пристрелят на этом месте, это будет горем для вас, а мою матушку так просто убьет. Прошу вас, вспоминайте обо мне хоть иногда, а я вам принесу свежих яиц, потому что наши молодые курочки начали нестись.
– Спасибо вам от всей души, – ответила Лорна, – но для этого вовсе не обязательно навещать меня. Вы можете класть их в мою маленькую гранитную беседку, куда я прихожу почитать, когда мне становится невмоготу от Дунов.
Потом она улыбнулась, протянула мне свою белую ручку, и я нежно коснулся ее. Возвращаясь домой, я был готов схватиться с любым, кто заявил бы на Лорну свои права.
Я любил Лорну – мою Лорну! Как любил – этого я не мог тогда объяснить, да и теперь бы не нашел подходящих слов, потому что перед моими чувствами сникли бы самые высокие слова, если бы у меня повернулся язык их произнести. Но язык у меня, слава богу, не повернулся, потому что с красноречием у меня всегда было, как говорится, туго.
