– Не то чтобы уж совсем мой, – скромно возразила учительница. – Просто он здесь в шкафу в лаборантской всегда стоял.
– И как же он на лестнице оказался? – полюбопытствовал директор.
– Видимо, сам дошёл, – предположила Елизавета Аркадьевна.
– В смысле? – уточнил Александр Константинович, и учительнице пришлось подробно рассказать о происшествии на уроке, а пятый «Б» дружно её слова подтвердил.
– Удивительное дело! – заключил директор, и все с ним согласились, не менее дружно.
Беглеца водворили на место, в шкаф. И на лестничной площадке второго этажа стало совершенно пусто – ни скелета, ни мусорного контейнера.
Правда, последнего никто не хватился. Он сам нашёлся.
***
Девятиклассник Дэн Заславский нагло прогуливал алгебру.
Возможно, и не слишком нагло. Но когда у тебя не складываются отношения ни с предметом, ни с человеком, его преподающим, на урок не очень-то тянет. Зато тянет в разные укромные уголки, чтобы в тишине и покое поразмышлять о превратностях своей нелёгкой судьбы. Но такие уголки в школе отыскать довольно проблематично.
Дэн смотрел в окно на пасмурный день, на сугробы снега, и в голове сами собой всплывали полные надежд призывные строки:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Заславский перевёл взгляд на небо. Серое, расчерченное тёмными штрихами голых ветвей, оно не вдохновляло, поэтому следующие четверостишия вспомнились только в виде ритмических строк: «Татата-та-татата-та!»
Сколько их там полагалось, Дэн точно не знал и сразу перешёл к самому позитивному – финалу:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа…
Тут кто-то ласково потёрся о ногу Дэна, словно сообщая Заславскому, что он не один и его прекрасно понимают.
Обычно так делают кошки. И Дэн опустил было руку, чтобы благодарно потрепать сочувствующее ему животное, но вовремя понял, что никаких кошек в школе не водится.
Дэн посмотрел вниз.
Возле его ноги стоял серый мусорный контейнер и широко улыбался похожим на рот отверстием в крышке.
– О! – только и смог произнести Заславский, и контейнер тут же доверчиво припал к его брючине.
– Ты чего? – Дэн осторожно отодвинулся. Мусорка скакнула следом.
– Отвали от меня! – рассердился девятиклассник и попробовал отпихнуть контейнер ногой.
Улыбка у того стала какой-то обиженной, хотя по-прежнему оставалась широкой. Но Дэна запросто не разжалобишь.
– Катись, катись отсюда! – прикрикнул он и, брезгливо оглядев собственную штанину, отряхнул её.
Контейнер расстроенно загрохотал по коридору. Заславский презрительно посмотрел ему вслед. И вдруг вздрогнул, – опомнился! – торопливо вытащил из кармана мобильник и начал снимать.
Это уже почти рефлекс: если что – снимать на мобильник. А потом выкладывать в сетях и упоённо наблюдать, как прибавляются просмотры и лайки.
Аня сидела одна. Да ещё за первой партой у окна, которая в большинстве кабинетов упиралась своим фасадом прямо в учительский стол.
Со стороны ученицы это был неосознанный и вообще не добровольный выбор.
Ворожцова долго отбивалась, как могла, но, во-первых, учителя строго следили за соблюдением рекомендаций по посадке, разработанных школьным медиком, а у Ани было и с ростом не ахти, и со зрением не очень. А во-вторых, обстоятельства опять оказались сильнее.
Хотя имелось ещё одно свободное место, за самой-самой дальней партой – последней в ряду у стены. Но там разместился Гошка Чемоданов, с которым отношения у Ани сложились ну совсем никакие: не плохие и не хорошие, не приятельские и не враждебные. Учатся в одном классе, а дела друг до друга нет. А кому захочется сидеть с человеком, который тебе абсолютно по барабану? Даже тем для общего разговора не найти. И опять же – зрение.
