— Я не могу вызвать полицию, — вздохнул Вилмос, поправив темные очки. — Они, конечно, убьют жруна, изрешетив его серебряными пулями, но это наверняка попадет в газеты, а Мирабелла будет лить слезы над телом Жожо.
— Жожо?
— Жозефина, так зовут собачку. А мне не хочется огласки и слез. Я, по правде сказать, устал от страданий и ругани. Мне хватает и жены. Мирабелла такая веселая, у нее смех, как ручеек. Так и звенит. А теперь она плачет и сердится.
— Но я не могу помочь! — Рихард решительно выдернул руку, и они остановились там же, откуда начали прогулку — у пересохшего фонтана, в чаше которого лежали красные листья.
— Вы сделаете это, — в голос Вилмоса вернулись привычные властные нотки. — Я знаю, что вы уже делали это однажды.
— С человеком, не с собакой.
— Я заплачу. Сто шендеров. Сто пятьдесят.
— Я не собираюсь так рисковать из-за псины.
Рихард развернулся к кованому забору, и слова Вилмоса прилетели ему в спину:
— Если вы согласитесь, то никто ни о чем не узнает.
Рихард остановился и слегка повернул голову.
— Я о результатах вашей проверки, — вкрадчиво пояснил Вилмос.
Рихард посмотрел себе под ноги. Красные листья на садовой дорожке, усыпанной светлой каменной крошкой, казались узкими лодочками на белой реке. Интересно бы знать, кто проболтался. Надо сообщить Грегору, что в его участке крот.
— Двести, — сказал он.
— По рукам, — торопливо согласился Вилмос.
6. 6.
— Значит, здесь ваш жрун, — сказал Рихард, остановившись перед дверью, заколоченной досками.
Дверь тяжелая, дубовая, это хорошо. Из-под нее торчат кончики столовых приборов. Кто-то догадливый напихал туда серебряных ложек и вилок. Значит, к дверям тварь не подойдет. Высшую навь это бы не остановило, но у жруна мозг работает только в одном направлении — чего бы сожрать.
— Давно кормили?
— Позавчера, — ответил Вилмос и приосанился. — Потом я понял, что это становится небезопасным, и принял меры.
Он что, гордится собой? Вот идиот. Рихард прижался ухом к двери. Откуда-то снизу доносились завывания женщины, довольно мелодичные, будто та упивалась своим горем. Из-за угла выглянула служанка в белом чепце, увидела ловца и, ойкнув, метнулась по лестнице вниз.
— Кажется, я видел фотографию собачки, — вспомнил Рихард. На фото в газете Мирабелла Свон держала подмышкой то ли крысу, то ли облезлого песика. Уродливая морда с вытаращенными глазами лежала на пышной груди, выставленной в декольте.
— Да, она везде ее с собой брала, — подтвердил Вилмос. — Редкая порода. Лысая свиристелка. Постоянно издает какие-то звуки: то лает, то скулит, даже когда спит — храпит, как мужик.
Рихард снова прижался ухом к двери — тишина. Потом послышался тихий цокот. Будто кто-то крался к двери на когтистых лапах.
— Сколько ему уже? — спросил Рихард.
— Жожо? Кажется, года три, надо спросить Мирабеллу…
— Жруну. Когда вы заметили, что с собакой что-то не так?
— Да она всегда была с придурью, — нахмурился Вилмос. Он снял очки, но, опомнившись, снова водрузил их на нос, хотя в полумраке коридора наверняка едва мог видеть через темные стекла.
— Когда у нее повысился аппетит? — терпеливо уточнил Рихард.
— С неделю назад. А может и больше.
Выходит, жруну уже больше недели, и два дня он сидит там некормленый. А теперь Вилмос предлагает ему зайти в комнату и посмотреть в глаза твари, которая наверняка отрастила себе клыки размером с палец. Рихард прищурился и увидел тонкие струйки черного дыма, сочащиеся из-под двери между серебряных ложек. Вилмос, или любой другой человек, не смог бы этого заметить. А вот смрад, тянущийся из щели, наверняка уловил бы и обычный нос.
