– Мы даже фотки сделали, – разулыбался Алекс. – Нашей няшечки. Хотите посмотреть?
– Обойдусь.
– А с ней что произошло?
Паша не сразу сообразил, что речь идет о Сандре.
– С девушкой. – Макс заранее сморщил нос и округлил глаза. – Несчастный случай?
– Убийство.
Всё тот же горестный вздох: с некоторыми женщинами одни проблемы. А главная состоит в том, что они спят и видят, как бы разрушить благостный мир отдельно взятого барбершопа. Живые они при этом или мертвые – без разницы.
– Бедняжка. А что именно произошл… – Предложение Алекс так и не закончил. Из-за предостерегающе поднятой руки Макса.
– Ну зачем тебе кровавые подробности, Буся? Ты и так без новопассита не засыпаешь. Они же кровавые, да?
– Девушку нашли убитой в рейсовом автобусе, – отчеканил Однолет. – Автобус № 191. Остановка как раз напротив вашего салона.
– Жесть какая! Бр-ррр! Ни за что теперь в него не сяду, в этот ужасный автобус! – запричитал Алекс.
– Что-то я припомнить не могу, когда ты последний раз на общественном транспорте катался, – тут же уличил бойфренда Макс. И, помолчав, добавил: – А вообще – бедняжка, конечно. Такая милая.
– Просто шикардос.
…Нож.
Все это время Д. думал о ноже – как тот подвел его. И подвел Девушку. То есть поначалу не было вообще никаких мыслей, только темнота. Не обычная, к которой Д. привык с детства (теплая, бархатная темнота южной ночи), – совсем другая. О тепле и речи быть не может, свинцовые волны смыкаются над головой. Свинцовые ветра. И где-то там, над ветрами, летают бражники – проклятие и благословение его детства. Олеандровый, винный, молочайный, сиреневый, подмаренниковый, а еще вьюнковый и глазчатый, и бражник-нетопырь, и, наконец, Мертвая голова.
Царь царей.
Бражники – бабочки преимущественно ночные, но и дневного света не особенно боятся, что выгодно отличает их от вампиров и прочей нечисти. И они красивые – что тоже отличает. Так Д. всегда и думал о бражниках – красавцы! С мощным телом и мощной парой верхних крыльев (нижние – мелкие и какие-то недоразвитые, что есть – то есть). А еще они присыпаны пыльцой, густо-густо: таким толстым слоем обычно кладут пудру на лицо стареющие женщины или актеры японского театра Кабуки. Этот японский театр – занятное зрелище, во всяком случае – на открытках. У Д. есть целый набор кабуки-открыток, купленный в маленьком магазинчике возле Московского вокзала. Магазинчик торгует книжной стариной. На обратной стороне каждой открытки указаны названия спектаклей, в которых заняты актеры. Это – смешные названия:
«Сибараку»
«Сукэроку»
«Наноцуомотэ».
И очень смешные названия:
«Осимо-доси»
«Футао-мотэ».
Прилипли к нёбу, как ириски из детства, – и не отлипают. А еще Д. иногда представляет себя одним из актеров. В каком-нибудь героическом эпосе вроде «Канадэхон Тюсингура», в действии номер девять, где никогда не кончается снег. И Д. точно знает, что Девушка при этом находится в зале и во все глаза смотрит на сцену и на него – человека, которого раньше не замечала толком. И думает: Он талантливый. Возможно даже: Он герой. И глаза ее увлажняются.
Театральный снег до места, где сидит Девушка, не долетает. Только реплики Д., исполненные мужества и жертвенной любви.
Он никак не может додумать мысль о жертвенной любви до конца – всё не хватает времени. Приносить в жертву себя или кого-то другого? Может быть, бражников? Открытки, купленные в магазинчике, набитом книжной стариной? Времени не хватает, его сжирает глупая, никому не нужная работа. Подёнщина, – кажется, так это называется; смешное слово, еще смешнее, чем
