– Да ладно, – прищурился Митьков.
– Вот как есть тебе говорю. С ее слов, конечно.
– И какая же у него раньше фамилия была?
– А черт его знает. Вот это Настенка узнать не смогла. Еще. – Вера пощелкала пальцами. – Вот что он всем говорил, так это то, что сам из Ростова, кажется. Оттуда на фронт ушел. Но у нас ребята-то есть с тех краев. Так они сразу раскусили, что Пашка не ростовский. Из других мест он. А в Ростове пришлый был.
– Это и я заметил. Говора южного у него нет.
– Верно говоришь. А еще я вот что тебе скажу. Когда они тогда в разведку собирались, Пашка сам к ним напросился.
– Удаль молодецкую хотел показать? – усмехнулся старший лейтенант.
– Скажешь тоже, – рассмеялась младший сержант. – Не знаю зачем. На словах-то понятно, мол, хочет пользу принести, послужить и всякое такое. Но это все враки. Если человек действительно рвется в бой, он просто берет и идет. Не знаю, как тебе объяснить, но по нему это видно. А по Пашке – нет. И когда группа не вернулась, все очень переживали за ребят. Только за Пашку – не особо.
– Получается, не особо любили его у вас тут?
– Да не то чтобы. – Связистка пожала плечами. – Он же, понимаешь, вроде бы и свой, но держался особняком. Просто это надо видеть, знать человека, повариться с ним в одном котле не один день. Тогда и поймешь.
– Понятно.
– Слушай, старший лейтенант, а ты, часом, не детдомовский?
Михаил удивленно посмотрел на собеседницу.
– Сильно заметно? – спросил он.
Женщина понимающе улыбнулась.
– Рыбак рыбака видит издалека. Я ведь тоже такая. После смерти мамки попала в детдом. А когда мне тринадцать было, тетка нашла меня и забрала. Одна она у меня осталась. Вовка-то погиб. Ну, и пацаны еще.
– Ладно, Вера, спасибо вам.
– Было бы за что. Ты, знаешь, пиши, если что. Ты парень вроде хороший. Хоть и интеллигент.
Следом Митьков пообщался с сержантом Ахметовым. Долговязый и неулыбчивый парень с восточной внешностью и остриженной почти налысо головой оказался вполне приятным собеседником. Сразу о себе рассказал, что на фронт ушел с третьего курса института, где обучался на инженера, что где-то еще воюет его младший брат. Правда, беседа с ним оказалась менее продуктивной, чем рассчитывал парень. Что, впрочем, было неудивительно – сержант прибыл в эту часть незадолго до той злополучной вылазки в немецкий тыл, буквально за неделю, и с Захаровым успел пообщаться гораздо меньше, чем связистка Литяк.
– Расскажите мне о вашем бывшем сослуживце Павле Захарове, – мягко прервал его устную автобиографию старший лейтенант.
Ахметов качнул головой.
– Странный он человек был, – ответил он. – Хотя почему был? Вы ведь сказали, что он жив.
– Жив, – подтвердил Михаил. – Попал в плен и был в концлагере.
– Да, я понял.
– А почему вы сказали, что он был странный?
– Есть люди, о которых говорят, что они себе на уме. Вот и Паша такой же. Себе на уме.
– В хорошем смысле или в плохом?
Сержант пожал плечами.
– Ни в том, ни в этом. Я не могу многого сказать о нем, потому что мало его знал. Я ведь прибыл сюда незадолго до того, как больше половины нашей роты тогда полегло. Но ребята говорили мне, что он такой… – Собеседник призадумался, пытаясь подобрать нужный эпитет.
– Себе на уме, как вы сказали.
– Да, именно так. Есть такие люди, о которых ничего плохого вроде не скажешь, но и хорошего тоже. Я же сказал, я мало что знаю о Паше, общался с ним очень мало.
– А про его жизнь? Ну, кто он, откуда, кем был до войны, кто ждет его дома…
