Ложь в двенадцатой степени - страница 3

– Ты забыла упомянуть фразу про то, что мне комфортнее вести беседу в собственном кабинете, но это уже не так важно. – Доктор довольно закивал. – Ты права. Хороший анализ. Меня поначалу немало удивило, что ты почти не растерялась, но потом я подумал, что Эдгар, должно быть, преподал уроки выдержки.

Не то слово. Некоторые из них оказались весьма травмирующими, из-за чего Хельга подолгу не разговаривала с отцом. Результат, правда, окупил прошлые обиды.

– Хорошая память – ценный багаж. Особенно в нашей работе. – Больше Уильям Траумерих не комментировал свою маленькую проверку. – Ты не брала с собой никаких файлов, оставленных Эдгаром, так сказать, в наследство? Я имею в виду, конечно, не личные документы.

– Я принесла оставленные отцом книги и записи о психотерапии, но не думаю, что в них есть неизвестная вам информация.

Гостья подергала за ручку пакет, разбухший от бумаг. Накануне она тщательно просмотрела каждую страницу, но не обнаружила ничего, что могло бы вызвать тревогу. Или просто не поняла. Вряд ли ее отец захватил с работы секретные документы, – в любом случае он не прятал бы их дома и уж точно не перевешивал ответственность на Хельгу. Значит, причина того, что ее сегодня вызвали, в другом.

– Если вам нужны какие-то материалы или наработки, могли бы заехать или договориться о встрече в удобном для вас месте. Но раз вы захотели видеть меня лично, вам нужно что-то еще.

– Возможно, я просто осторожный, – мужчина завел руки за спину. – Ты ведь читала его заметки?

– Конечно, но вы и сами знаете, как он писал.

Доктор Траумерих понимающе кивнул. Да, он определенно знал, что Эдгар завел привычку записывать мысли, которыми не планировал делиться, сокращениями, абстрактными фразами и кажущимся поначалу несвязными предложениями. Порой даже тогда, когда требовалась конкретика. Однажды профессор Мантисс по рассеянности использовал этот метод, чтобы написать записку в школу дочери. В ней говорилось что-то о задержке кораблей в пути, и учителя решили, будто девочка куда-то уплывала на отдых, хотя она попросту сидела на больничном. А уж какой хаос творился в личных записях Эдгара! Настоящий кошмар дешифровщика! Сам профессор прекрасно понимал эти записи через какие-то личные ассоциации, однако другим людям, не способным залезть в его голову, приходилось нелегко.

Научные работы отличались чистым языком и конкретикой, опубликованная книга доходчиво объясняла читателям особенности строения мозга, а вот личные блокноты, увы, пострадали от привычки профессора. Оттого Хельга не была уверена, что где-нибудь на полях мелким шрифтом отец не оставил крайне важную приписку, которая любому сунувшему нос в его бумаги человеку покажется обычной поэтической глупостью.

– Он что-то скрыл от вас? – вымолвила Хельга, наблюдая, как собеседник принимает закрытую позу. – Только отец не делал меня своей наследницей. Я понятия не имею, над чем он работал в последние годы. Пока я училась в колледже и институте, мы почти не общались.

– Я был бы разочарован в Эдгаре, если бы он посвятил тебя в детали своих исследований. – Доктор Траумерих предложил гостье выпить кофе. – Нет? Что ж… Видишь ли, Эдгар был очень умным, удивительным человеком! Но крайне осторожным. За все годы работы – а это более двадцати лет! – мы не сблизились настолько, чтобы считаться друзьями. И Эдгар не посвящал меня в свои методы исследований. То есть, разумеется, мы с ним многое делали вместе, но у него все равно получалось что-то лучше, и он никогда не посвящал меня в тайну своих успехов. – Доктор сделал паузу, видимо обдумывая продолжение разговора. – И вот его нет уже девять месяцев. И я каждый день жалею, что так и не выпытал у него парочки секретных методов. Поверишь ли ты, если я скажу, что Эдгар каким-то образом мог надавить на МС и расположить его к сотрудничеству? Нет, не расположить – заставить быть послушным. Более-менее.