Взошло солнышко, припекая нещадно, по телу струился пот, руки и плечи тянуло тяжестью от монотонной косьбы.
- Всё, - остановился отец, - обедать пора.
Дарья, заслышав его, ушла к краю нашего надела, расстелила на траве ткань, выложила хлеб, зелень, варёные яйца, достала из тени кринку с молоком.
Я жевал свой ломоть и ловил себя на мысли, что мне здесь нравится. Размеренный быт, налаженный. Работа тяжёлая с утра до ночи, но то не страшно. Всё для себя, для семьи делается. Тело гудело приятной усталостью. Над лужком жужжали шмели, мелькали пчёлы и кузнечики, шмыгали мелкие полёвки. Это не в квартире перед телевизором валяться после тренировки, где и заняться нечем. Тут каждая минута впрок идёт, каждый час лета зиму кормит.
Так и повелось, прошёл сенокос, началась жатва, сбор овощей. Втянулся я, привык к жене и детям, ворчуну-отцу. Вроде как и своим стал, пообвыкся.
Первое время Даши чурался, с непривычки. Хоть и спали вместе, да всё одно, чужой она мне была. Обижалась жена, пусть и виду старалась не подавать, но замечал я её грустный взор, непонимающий, отчего так переменился муж к красавице супруге.
Как-то истопили вечерком баньку, что стояла за домом, и не приметишь сразу. Обычно мы шли с отцом первыми, но тут Даша собрала чистое бельё, разложила его в кухне на лавке.
- Вы сначала идите, Иван Кузьмич, я сама Егора попарю опосля.
Отец понимающе хмыкнул, подхватил широкий отрез грубой ткани, заменявший полотенце, и вышел во двор.
Я сконфуженно сел за стол: и тянет меня к ней, дело не только в старой памяти, приглянулась мне Дарья, характером добрым, заботливым, красотой своей. Да будто, будто к чужой женщине лезу.
Монахом я никогда не был, но там и девчонки не чета Даше. Многим только деньги нужны, наряды, рестораны. Ноготочки холёные, ручки нежные. Пошли одну из них корову доить, поди все пальцы сама себе поломает. Была у меня одна, всё о семье твердила, в любви клялась. Вернулся я как-то с очередных соревнований и застал её в своей квартире с другим мужиком. Верно, и ему о семье рассказывала, выбирала, кто из нас лучше. Любовнику её нос сломал в запале, а затем и её вместе с вещами вышвырнул из квартиры. Так и закончилась любовь. Потом были подруги на ночь, на месяц. Не более. Сердце ни к кому не лежало. Тут же, едва месяц прошёл, прикипел я к Дарье, такое чужой памятью не объяснишь, не заменишь.
Отец вернулся быстро, супруга подхватила наши вещи, поманила меня за собой. Я тащился позади, наблюдая, как шагает она с ровной спиной, статная, ладная. Не анорексичка пустоголовая - настоящая русская женщина.
В бане Даша, глядя мне в глаза, молча сняла платье, оставшись в длинной рубахе, подошла, обвила руками мою шею:
- Егорушка, не люба я тебе?
- Что ты, милая, - погладил я её по волосам, голос мигом осип.
- Чего же сторонишься меня, как чужой?
- После болезни ещё не оправился, - попытался отовраться я.
Даша сняла рубаху, раздела меня, провела ладонями по моим плечам, прильнула всем телом. И разом весь стыд пропал, только запах её кожи, волос, нежные губы, что покрывали моё лицо поцелуями. Не чужая она мне вовсе…
«Парились» долго, потом мыли друг друга, тихонько беседуя о насущном, уставшие и счастливые. Дарья пропарила каждую мышцу, ловко орудуя веником. Точно заново рождённый вышел я из бани.
Ночью стоило мне заснуть, перед глазами встала наша улица…
