Она вдруг узнала в одном из гостей второго консула, того самого, что въехал в цирк на золотой колеснице вслед за Домицианом, и совсем перепугалась. Она и представления не имела, что придется петь перед столь значительной публикой.
Он смотрел на нее, не отрываясь. Заметив ее внезапную бледность и расширившиеся от страха глаза, ласково проговорил:
– Тебя здесь никто не обидит. Что бы ни говорили люди, мы все понимаем, как склонна бывает, порой, молва к преувеличениям. Пой, как умеешь. Не бойся, ничего дитя.
Антония вздохнула свободнее, поблагодарила его за заботу и на миг прикрыла глаза, справляясь с волнением.
Молодой музыкант приблизился к ней с кифарой, предлагая подыграть при исполнении. Она благодарно кивнула.
– Надеюсь, я оправдаю хотя бы часть оказанного мне доверия, – тихо молвила она.
Зал шумел в ожидании. Антонию разглядывали как диковинку, но вряд ли кто-то воспринимал ее всерьез. Мало ли на свете любителей слагать песни, мало ли исполнителей чужих сочинений? В народе любят петь, и иной голос звучит особенно привлекательно. Наверняка она из таких.
Антония вздохнула, еще раз обвела взглядом зал и запела. Ее голос зазвучал как будто едва слышно, но своей неповторимой глубиной мгновенно заполнил пространство. Вокруг затихли шорохи, прекратились разговоры, все лица устремились к ней в немом удивлении. Никто не ждал от этой маленькой тщедушной девочки голоса такой потрясающей силы и красоты. Необыкновенная песня полилась под высокими сводами комнаты, то набирая силу и высоту, то затихая почти до шепота. Каждая нота – чистая, совершенная, отдавалась в сердцах благодарных слушателей и счастьем, и печалью. Когда Антония, взобравшись на почти недостижимую высоту, вдруг умолкла, послав в воздух последнюю долгую вибрирующую ноту, воцарилась потрясенная тишина. Кажется, можно было услышать, как слуги шепчутся в соседнем доме.
Антония готова была уже заплакать и убежать, воспринимая эту тишину, как осуждение, но тут Клемент, очнувшийся первым, хрипло вымолвил:
– Прекрасно, Антония!
– Еще! – выдохнул потрясенный Иосиф, – Пой еще!
И тут же зал подхватил восклицание. Со всех сторон понеслись восторженные крики и мольбы.
У Антонии от волнения, облегчения и радости закружилась голова. Кифарист успел подхватить ее, готовую осесть на каменные плиты пола. Иосиф тут же распорядился усадить ее за центральный стол, возле Квинтилиана, а Руфия по его знаку подставила ей табуретку.
– Приди в себя, прелестное дитя, – произнес Квинтилиан, так же, как и все, взирая на нее с восторгом, – Отведай разных блюд и сладкого вина, а после ты еще споешь для нас.
Она пыталась возражать против такого внимания. Как же можно сидеть с хозяевами и столь именитыми гостями за одним столом!
Никто не уведомил ее о здешних порядках, ей показалось, что хозяин все еще смеется над ней.
– Успокойся, – улыбнулся ей Аррецин Клемент, – Твой голос – один на миллион, сравнял тебя с богами. Это мы, простые смертные, должны испрашивать у тебя разрешения находиться рядом, а не наоборот.
В этот миг двери отворились и слуги впустили еще одного гостя, которым оказался Корнелий Виртурбий.
Его никто не приглашал на этот пир, но возвращаясь домой после посещения терм, усталый и голодный, он вдруг услышал волшебную музыку. Пела женщина. Голос лился, словно из ниоткуда, словно с небес. Звучал едва слышно, но красота и сила его были таковы, что юноша замер, прислушиваясь и пытаясь понять, не чудиться ли ему это божественное пение. Марк, сопровождающий хозяина, тоже остановился, оглядываясь по сторонам.
