– Какого тебя сегодня понесло на лед?!
– Не сегодня.
– ?
– Я возвращаюсь так уже во второй раз.
Она закрыла лицо руками в перчатках и зарыдала.
– Ты к-куда? – икая, выдавила она, когда я впихнул её на переднее сиденье и сел за руль. В ботинках хлюпало, сигарет в машине не нашлось.
– Отвези меня домой.
– Утром отвезу.
– Чего ты хочешь?
– Уж не тебя, не переживай! Мало ли – вдруг чужая дурь передается половым путем, – и, поймав её взгляд в зеркале, буркнул. – Выпить я хочу! Замерз. И фиг знает, что сейчас делать.
Куда ехать, какое место может быть в это время не слишком людным и бухим, а главное – открытым, я не знал, поэтому ничтоже сумняшеся порулил к «Тиролю», надеясь, что наши (в частности, Ксюша) до четырех утра пятницы там не зависают. Все ещё как будто начинало светать, но я знал, что эта подготовка к рассвету будет бесконечно долгой.
Остановившись у освещенного тусклым зеленым фонарем входа в «Тироль» я повернулся к Марго:
– Почему?
– А ты знаешь, как тяжело одной?
– Ты же замужем.
– Это не так уж много значит. На самом деле, я одна. А скоро могу остаться совсем одна.
– Ну и что? – фыркнул я. И меня вновь передёрнуло от её ответа.
– Это самое страшное, что может быть.
Я фыркнул.
– Я тоже один. Я недавно развелся, а любимую женщину не видел несколько месяцев. Однако я пользуюсь мостом.
– Ты мужчина.
– А ты трусиха и слабачка. Всё, хорош разводить сырость, пошли греться.
– Привет, Катюш! Давай, мне кофе с коньяком, этой барышне коньяк с кофе. А из еды есть что-нибудь?
– С кухни уже ушли все. Картошка фри с наггетсами есть, будешь?
…– Днем я пою с детьми в музыкальной группе детского садика, вечером – в кабаках. Но для своего – я работаю уборщицей в том же садике. Когда я в первый раз попробовала петь, я по дурости сказала ему правду.
Она помолчала немного, царапая вилкой по ободку тарелки.
– Может, тебе просто стоит поехать к нему сейчас?
Она покачала головой.
– Всё уже рухнуло. Всё начало рушиться еще задолго до того случая. Он не устраивал скандал, нет. Раз я пою за деньги – значит, я хочу легких денег, мне лень работать по-настоящему. Пою в ресторане – ищу клиентуру. То есть практически в шаге от выхода на панель. Логика! Он просто сказал, что такая женщина не имеет права воспитывать ребенка. И я испугалась. И забросила это, хотя денег порой даже на автобус не было. Я по полтора часа зимой с ребенком шла утром в свой садик. Я все поступки в жизни разложила по полочкам – это он одобрит, это он не одобрит. Что он скажет, если я в его присутствии включу эту песню? Не будет ли скандала, если пойду в гости?
Он считает, что я живу для него. Ну и, может, чуть-чуть для сына. Когда он хочет меня запугать, он грозится уйти. Он грозится уйти, но на самом деле уйти придется мне – комната его. Жить мне негде, значит, ребенка с большой долей вероятности оставят ему. Соседи с радостью подтвердят, что я где-то шляюсь по ночам. А если он у меня отберет Мишку, тут моя жизнь и кончится.
– Зачем тогда усугублять и без того дерьмовый расклад?
– Да я так больше не могу! – глухо провыла она, загнав этот вой куда-то внутрь, точно она стеснялась. – Я устала – и бояться, и бороться. За него – всю жизнь борюсь за него! За сына, за эту пропащую жизнь. Я устала быть скромной нищей интеллигенткой, я устала пытаться превратить в дом эту засранную коммуналку, где мне не дают спать в пять утра и расписывают матюками мою дверь. Знаешь, что страшнее всего? Возвращаться туда после работы. Потому что это такое стремительное падение. В садике – репетиции сказок, синички и стрекозы на стенах, песенки про ёжика резинового… и-ик!… в шляпке малиновой… – она втянула носом воздух. – А потом – обратно в этот ад!
