Сегодня он был в духе.
Сегодня он даже позволил мне встать не тогда, когда ему нужно, а когда мне хотелось. Он молча смотрел, как я одеваюсь, как я пью кофе. Он позволил мне выдернуть шнур из розетки. Он разрешил мне выйти на улицу – вернее, ничего не возразил, когда я вышел на улицу. Мне даже казалось – его нет, он ушел, покинул меня.
Но я знал – он никогда не уйдет.
Он смотрел, как я еду на работу, затаился, подглядывал. Я давно заметил, что шумный город привлекает его, – он сразу затихает, начинает разглядывать улицы, заставляет меня вертеть головой.
Так было и в этот раз. Он тихонько поворачивал мою голову. Заставлял делать снимки. Терпеливо подождал, когда я остановился поговорить в Электрой.
Мне даже казалось – с ним можно ужиться.
Но я знал – мне это только кажется…
Он показал себя – когда я уже подходил к офису, он показал себя – когда я поравнялся с дверью, ведущей в никуда. Так же тихо, ненавязчиво, он подтолкнул меня к двери.
Я знал, что он проявит себя. Знал – и все-таки на что-то надеялся, когда сделал вид, что его не слышу, пошел дальше, к ступенькам, ведущим в контору. Он мягко попросил меня пойти к двери. Мне стало страшно, я хорошо знал, что следует за его просьбами, если их не выполнить.
Я снова сделал вид, что не слышу.
Не слышу, не понимаю, не хочу.
Здесь-то и началось самое страшное.
Нет, когда он больно жжет мое сознание изнутри – это еще не самое страшное, это еще можно пережить. Страшно другое, когда не жжет, не наказывает, не требует, когда…
Вот это и случилось – когда он погнал меня на дверь, ведущую в никуда, когда я вырывал сознание из его цепких лап, а он тянул, рвал, жалил – туда, туда, к двери. Когда мои коллеги – и шеф с ними – смотрел, как я пытаюсь открыть дверь, которую нельзя открывать, рву, тяну, дергаю, терзаю давно проржавленный замок. Когда полицейские – здесь были и они – смотрели, как я ломаю дверь, сначала кулаками, потом бензопилой, видели бы вы, что с ней стало, потом…
Как меня оттаскивали – не помню, как я сопротивлялся – тоже не помню, кажется, он окончательно отключил мое сознание. Очнулся я уже в камере, мне сказали, я убил полицейского, правда, его удалось воскресить.
Он притих – как будто сам испугался того, что натворил. Он затаился, он молчал – когда меня допрашивали, когда интересовались моими политическими убеждениями, за левых я или за правых, за нижних или за верхних. Он молчал, когда пришел психиатр, не болели, голоса в голове не слышали, среди родственников… не болел, не слышал, не наблюдался.
Он молчал – когда я вернулся в офис, когда проходил мимо двери, она даже чуть-чуть погнулась там, где я ее ломал. Он молчал – когда я придумывал новую рекламу, создан быть первым, нет, не то, создан быть лучшим, нет, не то… создан быть победителем… Он молчал – когда шеф вызвал меня к себе, вы наш лучший работник, мы вами очень гордимся, но вы поймите, сокращение штатов, никак не можем, больше не нуждаемся в ваших услугах… думаю, с вашими блестящими способностями…
