Колонки опять чихают, смуглая активистка чертыхаясь бежит их налаживать, партнеры изо всех сил стараются не наступать друг другу на ноги, и оставаться на своем месте в шеренге, некоторые горячие головы предлагают парам еще менять свои места, плавно передвигаясь по сцене, последнее вносит полное смятение в ряды танцующих, отчаявшиеся и уставшие они постепенно покидают сцену, как покидают поле боя, и … Вдруг с удивлением обнаруживают, что битва вовсе не кончена, сцена вовсе не опустела, и под все еще звучащую музыку там по-прежнему танцуют двое.
Принц и Золушка. Они медленно медленно кружат в танце, его рука осторожно придерживает её за талию, её рука на его плече, другие две вытянуты (ну, наконец-то – хоть кто-то краем глаза здесь видел хотя бы картинки с европейскими танцами), ладонь в ладони – маленькая бледная и по-детски худенькая в большой, мясистой, надежной, смуглой… Движения синхронны, они попадают в такт как будто танцевали вместе всю жизнь. Музыка внезапно обрывается (вероятно не без участия смуглой активистки), и эти двое смущенно и испуганно озираются вокруг, мгновенно выпустив руки друг друга, они так моргают и жмурятся, как будто только что проснулись от глубокого сна…
Неловкость всеобщего молчания обрывает гудок, провозглашающий начало второй рабочей половины дня. Пора будить детей и начинать обычные действия. Бегом, марш, марш…
Я не смогла долго работать в детском саду. Через два месяца каждодневного пребывания в коллективе я тяжко заболела и поняла, что попросту умру, если проведу еще хоть один полный день в стенах детсада… К сожалению, я не могу отсиживать регулярные офисные часы в одном и том же месте постоянно пять дней в неделю. Муж нашел другую работу, и мы собрались переезжать.
Я заходила попрощаться с детьми, забрать свои вещи из преподавательского шкафчика. Задумчиво собирая вырезанные картинки, обрывки учебников, детские рисунки, свинчивая свой термос для чая я смотрела на притихшие пустые классы, погружающиеся в сумерки.
Дети уже ушли. Равно как и их воспитатели. Скоро придет уборщица и мокрой грязной тряпкой выметет все к чертям собачьим, и меня тоже.
И вдруг, в дальнем углу полутемного коридора я услышала чей-то приглушенный мелодичный смех. Я всегда знала, что у Чен Хон, так звали нелюбимую коллективом преподавательницу в очках с толстыми стеклами, очень красивый смех. Как тысячи маленьких колокольчиков, нежная музыка ветра в промокшем весеннем саду. Пожалуй, именно она – тот человек кого приятно будет увидеть, с кем важнее всего попрощаться. И я решительно направляюсь в дальний конец коридора.
Дверь в её класс слегка приоткрыта, золотые квадраты света весело лежат на полу коридора. Эх, она опять включила все лампочки в классе, знали бы другие ну и влетело бы ей (в коллективе же экономия, китайцы бережливый народ: зимой лучше не включать обогреватель ради сбережения электроэнергии, то есть денег на счету), и лампочка у порядочного человека должна быть подслеповатая, потусклее, чтоб меньше нагорало.
Я заглядываю к Чен Хон в проем и вижу, как они стоят вдвоем, обнявшись: Золушка со своим принцем. Слава богу, я не считаюсь полностью членом коллектива, белая обезьяна всегда будет всего лишь белой обезьяной, к тому же они оба знают, что я скоро уезжаю, и потому они не вздрагивают, я улыбаюсь им навстречу как можно шире и искреннее, и принимаю невозмутимое выражение лица. Все нормально, я ничего не скажу, и никого не осуждаю; объясняю: вот, зашла попрощаться.
