Лягушка на стене - страница 47

– И что, с трусами тоже так каждый раз бывает? С зевотой спросил кто-то, когда лаборант вновь окуклился.

– Именно так, – подтвердил Александр Николаевич.

– Сколько же их у него, – не то удивляясь, не то спрашивая, произнес, затихая, тот же голос.

Но ему никто не ответил. Стационар снова спал.

Утро на стационаре наступало долго. Это в тундре при хорошей погоде, уже в пять часов солнце начинало припекать палатку, и приходилось вылезать из нее и приступать к работе. А на базе люди душевно откисали от утомительных переходов с тяжелыми рюкзаками, копченых котелков, мошки, которая могла бы посоперничать с самыми первоклассными мастерами по части татуировки. На стационаре всего этого не было, и научные работники просыпались долго.

Оживший народ задвигался по основным магистралям: комната, туалет – ванная – кухня. Все так или иначе натыкались на проснувшегося последним, полувылупившегося из спальника Тотошу, зашивающего грубой сапожной иглой свои трусы. Периодически он оставлял инструмент и энергично чесался: по всему телу лаборанта виднелись подозрительные красные пятна, судя по отчаянным движениям Тотоши, сильно зудевшие.

Народ на стационаре был сплошь мужского пола, грубоватый и не отличавшийся чрезмерной фантазией. По этому поводу происхождения этих пятен проходящие мимо делали всего два предположения.

Первое: «Это у тебя гормональное, давно с женщинами не встречался». Второе: «Наоборот, слишком часто встречался с разными женщинами и вследствие этого пятна – симптом второй стадии сифилиса».

Но истинную причину Тотошиной чесотки знал только орнитолог. Но он сначала лицемерно молчал, а потом еще более лицемерно присоединялся к сторонникам венерологической теории.

После завтрака стационар опустел. Все сотрудники, даже домо-сед-пауколог, захватив сетки, сумки, авоськи и рюкзаки, отправились в окрестные магазины за продуктами. Исследователи готовились к следующей вылазке в тундру.

А Вова на автобусе поехал в Воркуту, в краеведческий музей, где его давно просили определить виды птиц местной коллекции.

Вова провозился в музее до самого вечера. Он вышел на улицу, купил в кафетерии пирожных и бутылку ситро и сел перекусить в маленьком, засаженном невысокими ивами сквере, перед фонтаном.

Подошел небритый бич, достал из урны бутылку с отбитым горлышком, зачерпнул ею воды из декоративного водоема, с явным удовольствием утолил жажду, положил сосуд на место и пошел своей дорогой. Вскоре и насытившийся Вова покинул уютный скверик. Он остановился на мосту, переброшенному через огромный, заросший иван-чаем городской овраг. На склонах, ловя драгоценные в заполярье фотоны ультрафиолета, лежали воркутинки в купальниках. Они пользовались долгим летним днем, хорошей погодой и тем, что так далеко в город комары из тундры не залетали. Вова подумал, что он, загорелый и в красных трусах, неплохо бы смотрелся среди цветущего иван-чая и девушек. Но орнитолог сел в автобус и поехал на стационар.

Стационар был пуст, – все ушли на полевые работы. В коридоре на бечевке, привязанной к лампочке, висел запечатанный пенициллиновый пузырек. К нему в свою очередь был прикреплен лист бумаги. Вова развернул его. Это было послание от Тотоши. Первые два слова были невинными: «Вова – ты…» Дальнейший текст был написан с полным использованием лингвистических последствий татарского завоевания Руси. В записке, между прочим, говорилось: «Кроме этого сообщаю тебе, что у меня не сифилис, не гонорея и даже не гормональное расстройство, это ты (тут снова следовал рефрен вступления) напустил на меня своих блох. Доказательство прилагается. Я ее поймал в своем спальнике».