– Кто сказал, что романтика умерла? – вопит Зязев, допивая водку, и предлагает играть в жмурки.
Мы сдвигаем стол, завязываем ему глаза и мечемся по комнате, гавкая, хрюкая, мяукая…. Короче, балдеем, как в детском саду.
И тут Серый Волк выпрыгнул из куста на расшалившихся поросят….
Без стука в комнату врывается Гончарова. Ой, как она орала!
Зязеву:
– Пьяница залетный! Пошел вон отсюда!
Поньке:
– Тюхтя бесхребетная! Всегда у председателя наповоду!
Оле:
– Малолетка шалавая! Я тебя выгоню из общежития!
Мне по щекам – левой-правой, левой-правой:
– Бабник! Бабник! Бааа….
Она орала и рыдала, будто самоистязалась.
Что говорить? Семейная драма, да и только.
Все исчезают, ГК уходит, бабахнув дверью. Я ложусь в постель и сразу же засыпаю глубоким, но беспокойным сном. Много информации для размышления? Да.
Просыпаюсь среди ночи отчаянно голодным. Кем бы заморить червячка? Во всех тумбочках пусто. Только у Сазикова в литровой банке домашнее варение из облепихи. Я его прям через край, запив водой из графина. Снова в кровать и спать.
Ясности мышления нет и утром. Впопыхах собираюсь на военку – не умывшись, не побрившись, даже не позавтракав. Все равно опоздал – батарея стоит на разводе. Через стеклянные двери знаками командиру первого отделения – Валера, доложи за меня: я в секретную часть за чемоданом.
Мне нужно многое обдумать, и лучше это сделать наедине с самим собой и своими мыслями. Но первая пара самоподготовка, и командир взвода (т.е. я) на лобном месте под прицелом тридцати пар любопытных глаз. У меня портится настроение – хотя, казалось: куда же еще? В висках стучит кровь, не давая сосредоточиться.
Черт возьми, цепь совершенно неожиданных событий, и получилось то, что имеем. Я не смогу (не сумею?) сделать вид, что ничего не случилось. Сердце болезненно сжимается – какой неожиданный поворот судьбы. Подумать только: на весы брошены карьера и честь. Как поступить, сохранив самоуважение? Болезненна и неприятна мысль, что я не в силах ничего изменить.
Вспомнилась Оля – Господи, как она? А ведь я предупреждал: держись от меня подальше. Тупо пытаюсь придумать слова, которыми смог бы все объяснить. Но еще не уверен, что у меня вообще хватит смелости к ней подойти после такого.
В аудитории что-то творится – народ переглядывается, перешептывается и во все глаза глядит на меня. Гул возбужденных голосов становится все громче и громче.
Меня это начинает доставать.
– Хотите заняться строевой подготовкой? Тогда засуньте свои языки….
Перемогли первый час, потом перерыв. Я все сижу за кафедрой. Вначале второго часа уступаю место дежурному:
– И чтоб я в гальюне слышал, как у вас мухи летают.
Покурил, заглянул в зеркало и – да етижь твою мать! – буквально закипел от негодования. Думаю, мое подсознание в ту же секунду хлопнулось в обморок. Вот стервецы! Вот над чем они потешались битый час в аудитории. У меня на усах с обеих сторон прилипли две горошины облепихи.
Хочется весь взвод положить поперек колен – у меня возникли серьезные планы на их задницы. Подсознание солидарно – вернувшись из обморока, причмокивает губами и просто светится от предвкушения экзекуции. Оно подпрыгивает, как ребенок, которому пообещали мороженое.
Короче, не в шутку злой помчался в аудиторию. Ох, не фига себе – там уже начальник строевого отдела Довгань. Он пыхтит, глядя на меня:
– Взвод шумит на всю кафедру, а командир где-то шляется!
