– Так, – с удовлетворением сказала хозяйка каравана, подавая мне очередную чашку воды. – Пей, пей – ты и вправду выглядишь плохо, и немножко дрожишь. Значит, так, история интересная. Врешь хорошо. А теперь я скажу. Да, ты действительно из хорошей семьи… Вот посмотри, какое у тебя лицо, если вглядеться, – так ведь тебе и лет уже немало, а все как мальчик. Так, теперь насчет богатой семьи… А почему она тогда тебя не откупила от всех этих неприятностей? Нет уж, скорее ты даже не торговец, а выше – настоящий дихканин. Но отец твой слишком хорошо воевал, и поэтому земли и замки твои конфискованы этими вот «ибн» и «абу», а сам сейчас… дай-ка на тебя еще посмотреть… сейчас ты дапирпат.
Что ж, подумал я, а ведь, кроме торговца и караван-баши, это тоже ремесло, которым я мог бы начать заниматься хоть сейчас. Сидеть над папирусами с каламом или кистью в руке и переписывать указы ихшидов, эмиров, документы об уплате джизии и хараджа… Скучновато, но я мог бы и это тоже делать. Вот ведь как много узнаешь о себе в подобных веселых поездках!
– А теперь что касается женщины. Расскажи о ней подробнее. Что угодно. Ее лицо. Или какой-нибудь пустяк.
Ее лицо? Да ведь я уже не видел ее – сколько? Два с лишним года? Я помню сейчас только ее спину и чуть изогнутую в повороте талию, походку, когда чуть движется все тело, и волосы, ах, какие волосы – не ошиблась ее мать, назвав девочку «Заргису», «златовласка».
И тогда, вздохнув, я рассказал тетке совсем о другом.
О том, как мы лежали на ковре, касаясь подбородками сцепленных рук – Аспанак, этот противный мальчишка, и я. А прямо перед нашими глазами стояли два одинаковых чудесных предмета. Они были похожи на большие – бог небесный, да просто огромные, больше наших с братом голов! – тяжелые домики из чистого серебра. Домики прочно стояли отполированным плоским дном на ковре Заргису, и две боковые стенки каждого плавным изгибом сходились вверх, к серебряной петле, сделанной в виде толстых, закрученных в узел виноградных лоз.
А на этих боковых, сияющих молочным цветом стенках был целый мир, прекрасный, исчезнувший, полузабытый. Сплетающиеся выпуклыми извивами невиданные звери с изогнутыми шеями, замершие вдогон им в полете стрелы, буквы в виде человеческих фигур – а выше всего хосров, царь царей, с нацеленным вниз копьем.
Серебряные стремена принца поверженного Ирана.
Они побывали в битве при Кадисии, говорила Заргису. Сто тринадцать лет назад, когда несущиеся среди черной пыли над проклятым полем темнолицые завоеватели прорвали строй тяжелой конницы – воинов в броне до самых глаз, потом врезались в строй боевых слонов – прорвали и этот непобедимый строй. И пали принцы в неуязвимой броне, бессильно выскользнули их железные ноги из серебряных стремян. И пал генерал Рустам, оставив только стих:
О, Иран! Куда ушли все цари, что украшали тебя?…
Ничего не осталось от величайшей из империй. Только худенькая девочка с пятнистым от веснушек лицом и глазами цвета темного меда, сидевшая перед нами на ковре строгим столбиком.
– А вот теперь ты не врешь, красивый мальчик, – тихо сказала толстуха. – Не знаю, как все остальное, – а это правда. Ты действительно ее любишь.
«Любишь? – хотел было возразить я. – Какая же это любовь? Ведь я никогда – после того, как перестал быть мальчишкой, – не касался ее тела даже пальцем. Просто мы выросли вместе, дочь беглянки из погибшей империи и сыновья старинного самаркандского рода. Вот и все».
