И о коллективе я напомнил Маврину.
– А что коллектив? – пробурчал он себе под нос. – Самый обычный коллектив.
Тоже ведь не правда, точнее – лишь часть правды. Действительно, руководить любым творческим коллективом, где поголовно одни гении, чрезвычайно сложно, но ведь все мы знали, что то место, которое занял Маврин, самое проблемное в области и на нем дольше чем, на год или два, редко кто засиживался: либо сам уходил, либо его уходил коллектив. Склочный, короче говоря, сволочной коллектив. В обкоме партии отлично представляли себе, в какое осиное гнездо внедряют Маврина. И сам Маврин знал. Знал, но согласился. Более того, на удивление всем скептикам через два года Маврин усмирил норов коллектива, поставил каждого на подобающее ему место, доказав, что имеет право считаться лидером не только по формальному признаку, а и фактически, реально. Присмирел народ. Стал удивительно послушным и забыл про кляузничанье. Нет, не скажу, что все (это было бы большой ложью) стали его сторонниками, но, по крайней мере, не стали вставлять палки в колеса.
Маврин слушал и продолжал скептически улыбаться. И, будто итожа мой монолог, сказал:
– А фельетона не осилил.
Я в сердцах воскликнул, наполняя в очередной раз рюмку:
– Дался тебе этот фельетон!
Потом, после выпитой рюмки, чтобы сменить тему, я поинтересовался, как на личном фронте у Григория Ильича. Он на глазах стал мрачнеть и скучнеть.
– Давай, дружище, об этом не будем.
– Почему?
– Не хочу.
– А все же…
– Вот пристал… На моем фронте – без перемен.
– Обидно.
– Не обидно, а логично, – тут же, подпустив яда, добавил, – как и полагается для «таланта».
– Не хочешь говорить…
Маврин прервал.
– Слово, произнесенное, – есть, как сказал один умный человек, ложь.
– А написанное?
– Тут несколько иначе, – он дотянулся до сумки и достал стопку листов. – Кстати, коллега, хочу тебе презентовать, тебе, как «господину сочинителю», которому я всецело доверяю, – он протянул в мою сторону. – Возьми и прочти… на досуге.
Я взял и стал вертеть в руках.
– Что это, Гриш?
– Личные откровения.
Взглянув на титульный лист, спросил:
– Твои письма?
– Что-то вроде этого.
– Но почему они у тебя, а не у того, кому адресованы?
– Трудный вопрос и я не знаю на него ответа. Сначала хотел передать адресату, но… Духу не хватило… Струсил. Сейчас – уже ни к чему. Все-таки прочти.
– А потом?
– Выбрось, как ненужный никому хлам, на помойку.
– Конечно, прочту и не как «господин сочинитель», а как твой друг.
– Спасибо… Не суди меня строго, ладно? Там… Есть и откровенные сцены… Написал, а… теперь сам стыжусь.
– Я – не ханжа и, тем более, не судья тебе.
– О себе могу то же самое сказать, но…
На том и расстались. Уже у лифта, когда вышел проводить, я еще раз спросил:
– Прочту и…
Мысль, возникшую только-только, он нетерпеливо прервал.
– Всё – в твоих руках. Поступай, как хочешь. И прошу лишь об одном: никогда мне не напоминай о письмах. Оба будем считать, что их в природе не было.
– И даже, если?..
– И слушать не хочу ни про какие «если»! Поступай, как знаешь… Как тебе совесть подскажет. Я полностью доверяюсь тебе. Потому что знаю: дурно ты никогда не поступишь.
Прочитал сии эпистолы своего друга. Не сразу, но прочитал. И родилась идея: из писем создать любовный роман. Позвонил Маврину. Я успел лишь заикнуться, как он меня жестко остановил, напомнив мне, что просил никогда не напоминать ему об этих письмах; если есть другая тема для разговора, то, сказал он, милости прошу к моему теперь шалашу.
