Когда дверь в ее комнату была открыта, Филомена почувствовала, что уже может шевелить пальцами. К ней возвращались силы, а кровь активнее текла по жилам. Это значило, что она может сопротивляться. Но разве она справится с двумя мужчинами?
Конечно, нет. Они ведь настоящие животные. Они издевались над ее ростом и размером ее бедер, в то время как тело мистера Бернса покрыто жирком, а доктор Розенблатт был просто толстяком. Они с ней справятся, и потом… она не могла сдержать позыв рвоты, который заставил ее задохнуться.
– Доктор Розенблатт! – в коридоре, как пушечный выстрел, раздался голос сестры Шопф. – Немедленно идите сюда!
Послышалась какофония безумных голосов – это пробудились другие пациенты, некоторые начали визжать и издавать страшные вопли.
– Произошло вторжение! – кричала сестра.
– Вторжение? – доктор Розенблатт заметно побледнел. – Кто?
– Полиция!
Доктор с отвращением выругался и бросил ключи Бернсу:
– Затащи ее в комнату и привяжи к кровати, а я займусь решением проблемы.
– С удовольствием! – Бернс прижал Филомену к себе и втолкнул в ту самую комнату, где ей приходилось по ночам вести бесконечную борьбу с наступающей тьмой.
– Только не привязывайте меня! – прохрипела она, так как отчаяние вернуло ей голос. – Не надо этого делать. Оставьте меня, пожалуйста!
Она очень боялась, когда ее привязывали ночью. Этот страх порождал особенное ночное безумие в то время, когда тело не могло двигаться, а мысли бешено метались в голове. Филомена воображала всевозможные ужасы, порожденные холодом из-за неподвижности, когда она лежала распростертая на жесткой кровати. Она представляла, как случайно возникший огонь медленно ее поглотит, или лондонские крысы доберутся до ее ног и начнут их грызть, или пауки станут ползать по ее телу, а она не сможет их стряхнуть.
А тут появился новый страх. Двое мужчин получат неограниченный доступ к ее телу, а она не сможет сопротивляться, даже двинуться не сможет, чтобы смягчить боль, сопровождающую половой акт.
Постепенно от груди к бедрам и плечам начала медленно возвращаться сила. Везде, где Бернс ее трогал, ей казалось, что ее режут бритвами по шелку кожи. Треск разрезаемого шелка был почти ощутимым. Вместе с возвращением подвижности вспыхнула паника, и Филомена начала дергаться в грубых объятиях Бернса. Она билась, пытаясь оттолкнуть его, но чувствовала, насколько слабыми были ее попытки.
– Умоляю, не привязывайте меня!
И когда одной рукой Бернс потянулся за кожаным ремнем, которым ее привязывали к кровати, она размахнулась и локтем ударила своего мучителя по подбородку.
Бернс оскалил гнилые зубы, развернул Филомену и ударил огромным кулаком по лицу. Он отпустил ее, и она бессильно упала на твердый пол. Боль вспыхнула сначала в голове, ударила в уши и спустилась по шее, но она успела подставить трясущиеся руки, прежде чем голова стукнулась об пол. Во рту появился соленый привкус железа – Филомена прикусила щеку.
Бернс присел перед ней, и на его мясистом лице появилось обычное приятное выражение:
– Позвольте мне кое-что напомнить вам, графиня Огненная вагина, – я делаю это только по доброте сердечной, – мерзкий запах изо рта заставил глаза Филомены наполниться слезами. – Это снаружи вы благородная дама, которая ждет, что все будут вам угождать и лизать вам зад, но здесь вы просто сумасшедшая сука, которую заперли, потому что вы всем опротивели. И я скажу вам то, что говорю здесь всем. Если ты мне угодишь, я облегчу твою жизнь. А если ты будешь дрянью, то и жизнь твоя будет дрянной. И никто не поверит, что синяки тебе поставил я, все будут думать, что ты их сама себе понаставила.
