Таинственное слово «жанры» в ту пору мне знакомым не было, и потому я стал писать стихи, посвящённые любимому вождю товарищу Сталину. За пару дней из-под моего пера вышло около десятка, на мой взгляд, приличных произведений, не хуже тех, что публиковались в детской газете. В обстановке строжайшей секретности я отослал их в редакцию и затаился в нетерпеливом ожидании. Откровенно говоря, на ответ я не надеялся. С чего бы вдруг редакция решит связать себя перепиской с каким-то бумагомаракой?
Спустя неделю, я с нетерпением стал ожидать появление почтальона и жадно просматривал очередной номер в надежде увидеть напечатанными мои бесценные шедевры. Однако время шло, а от редакции ни ответа, ни привета не приходило. Разочарованный, я уже махнул рукой на нелепую затею, когда вдруг через два месяца к явному удивлению матери мне был вручён фирменный конверт «Пионерки».
Ответ меня глубоко разочаровал. После лестных слов об актуальности выбранной темы мой неизвестный оппонент мягко сообщал, что материал пока сырой, над стихами следует поработать, особенно над рифмой и стилем, чтобы они соответствовали образу великого кормчего и были достойны Его. Словом, как говаривал герой первого советского детектива «Подвиг разведчика», терпение, мой друг, и ваша щетина превратится в золото.
Конверт хранился у меня долго. Несмотря на разгромную критику, он свидетельствовал о причастности к настоящей прессе. Это придавало моей особе весомую значимость и позволяло втайне собой гордиться. Однако после похорон Сталина стихи писать мне надолго разонравилось.
Во второй раз здание областного аэроклуба я посетил без Корепанова. Долго раздумывал над тем, в какую группу записаться, и остановился на планерной. Я написал заявление, и меня без долгих разговоров зачислили в клуб. Теперь по вечерам два раза в неделю я отправлялся изучать конструкцию летательного аппарата «БРО-9» и теорию полёта. Собственно, причислять его к классу планеров было бы не совсем правильно. Предназначен он был для отработки подлётов. Подлёты сравнимы с действиями оперившихся птенцов в гнезде, летать которые ещё не могут, но уже пробуют свои силы «на крыло». Вес планера составлял девяносто килограммов, и приводился он в поступательное движение с помощью двух амортизаторов, метров по двадцать каждый. Амортизаторы одним концом цеплялись к носу планера, натягивались курсантами на тридцать – сорок шагов, и тот из нас, кто занимал место в кабине, по команде инструктора с помощью рычага срывался с якоря и поднимался в воздух на пять-шесть метров. Устройство очень напоминало рогатку или катапульту, выстреливающие «БРО -9-тыми». Качество планера – игрушки было настолько велико, что однажды он чуть не улетел, поймав крылом свежий ветер и набрав высоту метров на двадцать.
Благополучно перебравшись в десятый класс, я записался, наконец, в лётную группу. Всю зиму изучал конструкцию двигателя и самолёта, штурмом брал теорию полёта, вникал в премудрости метеорологии и занимался парашютным делом. В конспектах, ведение которых было обязательным, появились необычные схемы и формулы. Знать их полагалось, как «Отче наш» и даже лучше, особенно при контрольных опросах. Список неуспевающих вывешивали в коридоре для общего обозрения и осмеяния.
Преподаватели по характеру и методам обучения заметно отличались. Если, к примеру, двигателист требовал чётких знаний маршрутов движения масла к агрегатам, то аэродинамик строил обучение на игре.
