4
– Это точно они? – негромко спросил начальник усиленного армейского патруля с отличительными знаками второго сержанта. Оружие у него висело «по-американски» – перед грудью, прикладом вверх. Невысокий старик с пегими от курева усами и недобрым взглядом из-под косматых бровей ответил коротким кивком головы. Сержант глубоко затянулся крепкой сигаретой, его глаза зло сощурились, продолжая рассматривать пленников. Тех было трое. Сбившись в плотную группу, они хмуро взирали на направленные в их сторону дула автоматических винтовок.
Двое местных были связаны с партизанами, информатор подтвердил. Их скорая судьба сомнений не вызывала: прикончить. Трупы будут переодеты в униформу с партизанской эмблемой на рукаве и сфотографированы для рапорта об уничтожении ещё двоих боевиков. Вообще-то, задержанных полагалось доставить в комендатуру, но пока продолжается эта война, сержант не будет придерживаться глупых правил. Да, мой майор! Партизаны шли на лодке (вон она, лежит на берегу) вниз по реке и нарвались на нашу засаду. Вот здесь, мой майор (показать место на карте). Мои солдаты проявили высокую выучку, сработали чётко (надо включить в рапорт список на поощрение). Боевики пытались уйти, отстреливались и были уничтожены. Где их оружие? Утонуло, мой майор. Атрато – большая река, на берег вытащили только трупы… (ты же всё понимаешь, майор…)
В общем, с этими двумя было ясно. Неясно пока было, что с третьим, назвавшимся аргентинским этнографом. Про то, что аргентинец, пленник, должно быть, не лгал: и выговор у него был чужой, да и паспорт – вот он. Редкая птица.
Надо сказать, присутствие в этой компании иностранца, хоть и не гринго5, несколько смутило начальника патруля и на какое-то время поколебало его решимость, которую следовало немедленно восстановить. С партизанами у него были личные счёты.
Сержант углубился в сумрачные закоулки собственной памяти, что уводили его во времена доармейской юности, и снова слышал отказ той, которая переворошила когда-то всю его жизнь. Она была старше, да ещё из интеллигентской семьи и, конечно, свысока смотрела на него, шестнадцатилетнего пацана из бедного квартала. Она не «ломалась» и не набивала себе цену, как знакомые девчонки, – её «нет» означало именно «нет»; от сочувствия же, что слышалось в её словах, на душе становилось ещё более горько.
Вскоре она ушла к партизанам… «Свободная женщина», … твою мать! Эти грязные недоумки, только и способные нападать на блокпосты и нефтяные вышки, похищать добропорядочных граждан и сбывать кокаин под трендёж о «лучшем будущем», были для неё как раз свои! И не рассказывайте ему, что партизаны не приторговывают кокаином! Как же! После того, как полицейские нашпиговали пулями тушку Пабло Эскобара6, не все его дела перешли к конкурентам, и теперь только ленивый не приберёт к рукам оставшееся бесхозным. Партизан же ленивыми не назовёшь – полстраны под их контролем.
Оставив сигарету в углу тонкогубого рта, сержант снова раскрыл паспорт аргентинца, перелистал страницы…
Прошло уже пятнадцать лет, но перенесённое унижение продолжало питать его ненависть. «Может, всё дело в том, что ты ненавидишь и презираешь себя за то, что так и не смог пойти за любимой женщиной до конца? – нашёптывал ему временами какой-то лукавый демон. — Вот ты и переносишь эту ненависть и презрение к себе самому – вовне: на партизан и всё, что с ними связано».
