– А хотя бы тем, – не полез за словом в карман Миленький, – что в пархатики работать пошел. На тебе вон пахать можно, а ты соотечественникам дела шьешь.
Спиридонову было что ответить, и он хотел уже наплевать на все и начистоту сказать то, что думает про Миленького, но его остановил председатель.
– Шабаш! Развели тут, понимаешь, партсобрание. Сели все и меня послушали!
Спиридонов от неожиданности едва не сел на что-то, что на поверку оказалось старым фотоувеличителем.
Маховиков навис над Миленьким, что было, в общем, несложно:
– У товарища из Москвы к тебе конкретное предложение. Степан Борисович, вы позволите? Так вот, Миленький. К нам на майские приезжают американцы. Сам понимаешь, как мы тебя все здесь любим и уважаем, и ты для каждого из нас родной человек, но американцы – они такие… ну, знаешь… вони они не переносят. К тому же выглядишь ты неважно. Что о нас подумают? Поэтому к тебе просьба имеется – посиди майские праздники тихо, без этих твоих концертов.
Миленький мгновенно выключил диссидента и включил делягу:
– А что мне за это будет?
Маховикову, очевидно, не впервой было вести такого рода торговлю, и он сразу озвучил цену:
– А я тебя на всю следующую зиму в дом престарелых пристрою. Считай, и харчи, и жилье теплое. Лады?
Невидимый аукционист уже мог трижды ударить молотком и объявить «продано». Но Миленький продолжал торговаться:
– Пленки бы мне. И фотобумаги.
Председатель согласился:
– Можно. Но только некондицию.
По тому, как разгорелись у Миленького глаза, можно было понять: удача только что разделась догола и домогается его тела.
– И станок обрезной! – сказал он.
Удача подумала – и начала одеваться: председатель сложил аккуратный кукиш и поднес к самому носу Миленького.
– Миленький, я тебе уже и так больше, чем обычно, пообещал, имей совесть. Так мы договорились?
– Договорились, – легко сказал Миленький и тут же потерял интерес к Маховикову и его спутнику. – Все, чешите отсюда.
Председатель посмотрел на часы, будто ожидая чего-то. Спиридонов прислушался – и тоже услышал, что где-то неподалеку движется грузовая машина, скорей всего – «ЗиЛ». Миленький с опаской посмотрел на гостей.
– Миленький, – как можно мягче сказал Маховиков, – тут еще один момент нарисовался. Сам понимаешь – скоро майские, американцы уедут, а мы останемся. Нам на твою небритую морду смотреть удовольствия никакого. Думаю, ты сам понимаешь, что настало время санобработки.
Реакция Миленького на безобидное, казалось бы, слово неприятно напрягла Спиридонова. «Диссидент» бросился в угол и заверещал, будто раненый заяц, которого сейчас будут добивать:
– Нет!!!
– Выходим, – велел Спиридонову Маховиков, и они вышли на улицу.
Снаружи стояла пожарная машина. Пожарный расчет в полном боевом облачении разворачивал брезентовые рукава и цеплял их к стволам брандспойтов. Не успели председатель с лейтенантом покинуть жилище Миленького, как туда ввалились трое пожарных и через минуту отчаянной борьбы выволокли под открытое небо визжащего и брыкающегося хозяина.
Только тут Спиридонов заметил еще одного пожарного, тоже в брезентовом костюме и каске, но без рукавиц. В руках у него была машинка для стрижки волос.
Двое бойцов силой усадили Миленького на какую-то бочку и держали за руки, третий со стволом встал напротив, готовый поливать.
Председатель хотел обратиться, видимо, к командиру расчета, но все выглядели одинаково, поэтому Маховиков сказал всем, по-хозяйски, но без барства:
