Эти две недели пересылок многому научили. Они показались такими длинными, длиной в полгода-год. За короткое время перевернули всю жизнь, поставили её на попа, убрали в далёкое прошлое таёжное житьё, искристый снег и тяжёлые снеговые тучи, тёплую хвою кедра и домашний сумрак охотничьей избушки. Сырые камеры, которые промораживали постепенно до костей ночами. Душный воздух от множества заключённых днём. Необходимость постоянно отслеживать поведение сокамерников и собственные передвижения. Невкусная переварено-подгорелая каша в алюминиевой миске, жидкий суп-баланда и мутный «чай» в жестяной кружке. Но и здесь Петька сумел держаться независимо, хотя и на рожон не лез. Народ разный, а потому нашлись и сотоварищи на краткие разговоры и поддержку молчаливую.
Попить же крепкого чайку удалось только там, где понимали толк в чифире, в Таштагольском изоляторе перед отправкой на лесозаготовки. Там всё успокоилось. Никто не гнул пальцы, никто не пытался «прописать», испытать на вшивость или как-то унизить. Имя, статья, откуда родом – этого было исчерпывающая информация, остальное уже знали. Ещё в Майминской колонии встретил земляков, которые знали и Сарэма, и Лёху Ленина и Зоринских. Оттуда и ушёл слух о свободолюбивом Лешем, что в принципе уважалось. Жить стал Петруха мужиком, но с определённым авторитетом у сидельцев. Крепость характера и лесные навыки ценились в сибирских тюрьмах не менее воровских понятий. Чёрная кость не встревала в мужичьи дела, удовольствовалась только толикой от передач, да законным безделием. Обрабатывали зону мужики. Когда завыли позднезимние ветра, а план лесозаготовок, как обычно, оказался на грани срыва, начальник сделал некоторые послабления режима в обмен на более интенсивную работу. Жизнь завертелась веселее.
Тайга здесь тоже была как в заключении. Серые мелкие лога, пихтачи старые, берёзы корявые и зелено-ствольные высоченные осины. Погода всегда была хмурой, частые метели и постоянные морозы, которые утомляли хуже работы. Трелёвочник бригадира натужно тарахтел, вытаскивая лес с деляны, коптил салярным дымом так, что вызывал опасения в исправности аппаратуры. Но старый зек-тракторист каждый вечер похлопав ТТ-4 по кожуху, привычно вздыхал.
– Зря вольные его «страмцом» называют. Я пятнадцать лет на лесных командировках, а лучшего трактора для леса не знаю.
Утром собирались тесной компанией на чифир, который заваривали самодельным кипятильником из лезвий. Два-три глотка, папироска беломорина, еще пару глотков, отказ. В голове начинало всё проясняться, сердце колотиться ровнее, а постоянный голод переставал чувствоваться. Благодушное настроение после чифира на несколько минут позволяло уйти в какое-то пространствие, вспомнить что-то приятное. Затем машина, деляна, тяжесть пилы и постоянный страх быть придавленным этими гнилыми у комля пихтами, которые уже отстояли своё и лопались не по резу, а как им самим было удобно.
Чифир здесь пили по-барски. И Петьке вспомнилось камерное недолгое житьё перед отправкой в лес. Без электричества, в камере на сорок человек. Компания братух уже сформировалась, а вот замутить чайку было сложно. Пришёл к ним в товарищи старый зек, отсидевший много уже и всё на лесозаготовках. С его стороны было и хитростью, чтоб заручиться поддержкой здоровых парней и самому поменьше вкалывать. За то и делился тюремным опытом. Ждали отправки, кучковались. Однажды предложил.
