– Когда говорят «Толстой», то всегда имеют в виду Льва Николаевича. – Инна раздраженно дернула плечом, мол, как можно не знать таких простых вещей!
– А что, в центре его произведений почти всегда семья, верность, покаяние. Клубки человеческих проблем. А в них одни узлы. Не распутать. Их легче завязывать, чем развязывать. Часто рубить приходится, – заметила Аня.
– Сравнили с Толстым. Не на любые темы стоит шутить, – тихим голосом осадила подруг Лена.
– Можно, но тоньше, – возразила ей Инна.
«Вот и вызвали Лену на разговор. А то ведь клещами из нее слова не вытянешь», – молча обрадовалась Аня.
– Мне кажется, Ритины произведения для взрослых в основном вытягивает любовная линия, – попыталась возобновить беседу Аня.
– Это естественно, – согласилась Инна.
– При Сталине писатели в основном массами занимались, а не отдельными личностями. А теперь мы в книгах наблюдаем, как из простого человека рождается герой? – спросила Жанна. – Так это тоже уже было.
– Ритины герои – нормальные, прекрасные люди. Не шарахайся в крайности, – упрекнула ее Аня. – Если глубоко вникнуть, то на нынешнем этапе в нашей стране проблемы не столько технологические, сколько человеческие.
На том разговор и пресекся. И Лена провалилась в топкий как трясина сон.
* * *
Сквозь дрему Лена услышала тихое бормотание Ани и Жанны.
– …Готова поспорить, что она с детства заряжена писательством.
– Что нового на этой ниве можно изобрести? Уже есть десять заповедей для поддержания мира, гармонии и справедливости в человеческом сообществе. Только мало о них знать, надо иметь силы их выполнять. Нагорную проповедь я считаю не набором моральных норм, а социальным проектом.
– Вот поэтому всегда есть о чем писать.
– Если бы люди соблюдали заповеди, они сделались бы праведниками. Не возникало бы произвола, насилия, жестокости. И на земле был бы рай, – грустно-мечтательно сказала Жанна.
– Идеалистка, легковерная душа. Лучше упасть с облаков, чем рухнуть с дуба?
– Ты еще вспомни юность, время, наполненное звездными фантазиями… Чем дальше от жизни, тем ближе к вечным понятиям, к таким как порядочность, доброта… Знаешь, люди, достигшие моральных высот, часто бывают примитивными, – усмехнулась Инна.
– …Я предпочитаю, чтобы писали о жизненных ситуациях с юмором. Людская несостоятельность и глупость – источники развлечения. И о серьезных проблемах надо уметь говорить как бы шутя, чтобы не «убивать» людей. Мне ближе аллюзийно-комедийный, ироничный жанр Вольтера. А еще мне кажется, не надо расшифровывать юмор. Кому дано – сами поймут, а остальные обойдутся.
Если бы Лена не знала, кто произнес последние слова, она все равно догадалась бы, что они принадлежат Инне.
– А мне Бальмонт роднее, – сказала Жанна.
– Бунин о нем писал: «Не сказал ни одного словечка в простоте. Помпезен». «Напыщен», – добавила бы я от себя. – Это Аня произнесла.
– И тем в юности был мне мил. Прекрасный век! Главное: ни пошлости, ни отсутствия вкуса. Но многие поэты уже были поражены болезнью обезбоженности. А наша сила и радость в вере, в Боге. Достоевский утверждал, что душой человека владеют мистические силы и предупреждал…
Инна перебила Жанну:
– Я о другом. Именно из недр той литературной эпохи вырастала наша нынешняя поэзия.
– Как Достоевский из Гоголя? Я бы не стала проводить параллели, но есть бесспорные вещи. Главное, что в них, а значит и в нас сохранился ген национальной культуры.
