Ах, варьете, варьете… Открывали мы программу традиционным канканом. Чудо танец! Обожаю его до сих пор! Шикарные платья сзади – отсутствовали спереди. Чулки в крупную сетку, шпильки, шёлковые фиолетовые плащи, перья в волосах. Оркестр играет, мы визжим, посетители свистят! Бордель! Настоящий бордель…
В конце танца мы по-очереди падали на шпагат. Ну, видели наверняка такое шоу. Прыжок вверх и приземление на шпагат. В полёте снимали плащи и швыряли, куда успеем, под улюлюкание зрителей и издёвки оркестра.
И вот, когда подошла моя очередь, я подпрыгнула и увидела, как посреди зала Сашка повторяет за мной все мои движения. Подпрыгивает и одновременно со мной приземляется на шпагат! Мои глазоньки вылетели и застыли в воздухе. Высоко над головой этот обормот держал коньяк и огурец.
От такого сюрприза я впала в лёгкий ступор и пропустила момент подъёма и бега по кругу. Стоящая рядом со мной кобылка – танцовщица, с лёгким ржанием, смачным пенделем придала мне ускорение, я вылетела со сцены и приземлилась почти голой попой на холодный пол. Зал взвыл восторженным рёвом, музыканты захлебнулись тушью, руководитель матерился на эстонском. Девки мотали лишние круги по сцене, не желая пропустить шоу. А Сашка, поднимая меня, дурниной орал, перекрывая весь этот хаос: «Алис! Алис! Она у вас больше не работает. Я на ней завтра женюсь!» Я ржала, Сашка басил «и-го-го», зал аплодировал, руководитель подбежал обниматься. Девки завистливо прищурились. А я, показывая им фиги и язык, гордо пошла в гримёрку. Сашку взяла собой. Много тут всяких хищниц шакалит. Мало ли…
Но Сашке, ни сейчас, ни потом, никто кроме меня не нужен был. Фигли, любофф!
Свадьба. Свадьба.
Я её не хотела. А Сашка хотел. Поэтому потащил меня покупать платье, туфли и прочую дребедень. Любка потащилась с нами. Заряжалась, паразитка, флюиды любовные впитывала и выпытывала.
Платьев в магазине много. И все, как на подбор, чехлы на самовар. Сашка хотел не такое. Мне было абсолютно фиолетово. А он долго копошился, выбирал, прикидывал на себя зачем-то, крутился перед зеркалом и недовольно фыркал. И наконец-то выбрал! Это было нечто!
Прозрачный сарафан, короткий, на тонюсеньких бретельках, цвета пожарной машины! Смотрелся шикарно. Ничего не скрывал, даже наоборот. Сашка довольно похрюкивал, порыкивал, жмурился, как мартовский котяра, цокал языком и хищно смотрел на примерочную кабинку. Потом прошуршал мне на ухо, подталкивая: «Пошли. Помогу переодеться…» Ну, пошли…
Переодевались долго, смачно, с толком и повторами. Любаня терпеливо ждала, впитывая флюиды. Продавцы нервничали. Несколько раз спрашивали, всё ли у нас в порядке, на что Сашка с придыханием кряхтел: «О, да! Ох, ты! Ну, ёлы ж палы!»
Вышли. Всклокоченные, румяные, с наглыми улыбками на мордах, с трусами в руках. Платье осталось в кабинке. Продавцы, деликатно улыбаясь, упаковали платье и ехидно спросили: «Мужчина костюм примерять будет?» На что разомлевший Сашка промычал: «Уммм, мужчина пуст».
Теперь нужно было подать заявление в ЗАГС. Да так, чтобы расписали нас завтра, а лучше – сегодня. Я отключила мозг весь и доверилась этому клоуну. А клоун не унывал. Объехав все ЗАГСы города, получив везде отлуп, мы покатили на самую-самую глухую окраину.
Вошли. Тётенька, ласковая и добрая, улыбнулась: «Чего надо?» И тут Сашка начал играть жалостливую роль, вышибая слезу у всех, включая меня: «Тётенька, помогите, на Вас только и надеемся. Вот, дет. домовский я, прописки местной нет, а она где живёт, там долго ждать, а она беременная. Никто не хочет. Злые все. А Вы добрая. Христа ради, иначе вот здесь и умру».
