Я теперь вспоминаю, в связи с записанным выше, другой разговор. Многодетный отец, верный и любящий супруг, ударял себя слегка по голове – не картинно – и искренне повторял:
– До сорока пяти дожил, балбес, и только недавно начал понимать, что вся задача в браке не домогаться все время какого-то удовольствия, наслаждения, кайфа или хоть скромного утешения, удовлетворения амбиций, хоть в детях, или, как многие рассуждают: да я уж ничего не требую, только оставьте меня в покое, – нет! Вся задача – другого человека сделать счастливым!
Да… Во как! Прочитает иной скептик или насмешник такую пафосную декларацию и заметит с иронией: «Боже мой! Как же он додумался до этого?»
А вот если раненым сердцем, побаливающей, обнаженной, как голый нерв, совестью взглянуть на свои реакции, всплески, да даже на свои тяжелые, как топор в воздухе, молчания… Тогда? Тогда один вывод: да мы просто несчастны. Потому что все поголовно живут для себя.
Не все, не все! Счастливых много. По-настоящему счастливых. Мудро счастливых. Хорошо, когда положено хорошее начало. Когда чистое и глубокое чувство в основе будущего. Но вино в Кане Галилейской – ты же хорошее вино сберег доселе – ясно показывает, что любовь, как доброе вино, нерастраченное до срока, в незрелости, с годами становится сильнее. Хранить вечно!
Самый красивый брак, какой мне довелось… Неужели? Прикинуть хорошенько, так все браки – самые. И не самая красивая пара, которую мне довелось венчать… А просто одно из самых необыкновенных венчаний, которое мне дал Бог совершить, было вот какое. Прошло с тех пор лет семнадцать или восемнадцать. Шло лето, 1996 или 1997 год. Точнее даже – и это очень важное уточнение, – был последний разрешенный для венчания день перед началом Успенского поста. Пора – летняя, и время было такое, что я целыми днями бегал по строительным и хозяйственным делам. Я служил тогда в поселке санатория имени Герцена, мы восстанавливали Пантелеимоновский храм рядом с замком князей Щербатовых, ставшим санаторием. И еще рядом располагался Центр реабилитации – больница, и еще Кубинский аэродром – летчики, асы. А я все время отъезжал куда-то: то на рынки, то на завод, который нам помогал, то к военным, которые давали нам технику и солдат. За Минским шоссе, подальше, служили еще десантники и танкисты. Одним словом, на приходе днем застать меня было трудно.
И вот приезжает в храм молодой человек. Походил, посмотрел на всех: все носятся вдохновенно, чего-то перетаскивают, кричат. Один только терпеливо сидит на месте. Это был Костя Завиралин, художник, иконописец. Человек моментами резковатый, нелакированный, зато творчески могучий. Или вообще-то вполне обыкновенный человек, просто художник. Сидит он почти неподвижно, но не мертво: от таких сидящих, как будто ветром, сквозит невидимой энергией. Молодой человек к нему с вопросом:
– А венчаться у вас в храме можно?
– Нужно, – отвечает Костя сурово, не отрывая глаз от большой, в полтора человеческих роста, бетонной раковины, в которую он щипчиками терпеливо вкладывает кусочки мозаики (эта раковина вскоре вошла иконой Пресвятой Богородицы между окнами в алтаре, на горнее место).
– А как?
– Невеста есть?
Молодой человек растерялся:
