– Хватит болтать, я серьезно, – мама села рядом с нами.
– А что? Представь, встаешь ты с утра, включаешь новости, а там: популярный писатель Ян Сарангов уже не в первый раз замечен в компании одной и той же очаровательной дамы. – Тома скорчила гримасу и наигранно повысила голос. – Фанаты негодуют: «Такая милашка не может принадлежать никому, наш писатель Ян – всеобщее достояние!»
– Что ты несешь?! – отмахнулся я, еле сдерживая улыбку. – Так говорят только об актерах или певцах, писатели никого не интересуют – они всегда прячутся за спинами своих персонажей. И вообще, что еще за «милашка»?
– Ну ты же у нас милашка! – Тома потянулась к моим щекам, но я, памятуя вчерашний приступ льющихся стеной слез, отклонился от сестры.
– Тебе все же стоило родиться женщиной. Я бы точно в тебя влюбилась! Мам, вы с папой вечно бранили Яна, хотели, чтобы он рос как настоящий мужчина, но ругать его надо было за то, что он вообще не в своем теле родился!
Тома деловито завертела ложкой перед моим носом. Я выхватил ее из рук сестры и опустил в свою чашку:
– Да хватит уже! Тебя сегодня что-то прорвало… Кстати, как там Полина?
– Нормально. В Израиле сейчас жара, не то, что у нас. Так как после получения паспорта она продолжала жить в России, у нее отобрали какие-то там льготы и чуть ли не само гражданство. Теперь же она бегает по всей стране и восстанавливает свои права.
– А бабушка как?
– А бабушка чудит, не дает Поле передохнуть.
Ложка застучала по краям моей чашки. Моя сестра посмотрела на дребезжащий предмет и задумчиво замолчала.
– Ну зато у нее нет времени скучать там без тебя, ведь так? Одной переехать в чужую страну, наверное, непросто…
– Ну Израиль ей – не чужая ей страна… Просто она никогда там не жила, – Тома опустила голову и потерла ладони. – Лучше одиночество там, где хорошо и спокойно жить, чем быть окруженными людьми, которые бояться быть свободными, не дают свободы другим, оглядываются назад, отгораживаются от мира, да еще и нападают на него.
Она подняла голову, и наши взгляды встретились. Существует такой вид молчания, что яснее многих слов. Чистыми кристаллами оно ложится на чувства, томящиеся в душе, и отбрасывает еле заметные, но понятные блики.
Мама вмешалась:
– Давайте вернемся к тому, что в наших силах: Ян, что будешь делать с работой?
Тома закинула ноги на стул и громко возмутилась:
– Мам, ну сказали же уже тебе: пусть книгу напишет, а там посмотрим.
– Но ведь можно и работать параллельно. Может, тебе статьи писать или языки преподавать?
– Может быть, – ответил я, вытащил ложку из чашки и облизнул ее. – Я хочу пару дней ни о чем не думать.
Мама трагически вздохнула:
– Ты ни о чем не думаешь уже несколько лет! И вот до чего все дошло.
– Мама, не начинай, – простонала Тома.
– А что, правда ведь? Из дома почти не выходит, все говорит, что пишет рассказы, а что за рассказы – никто не знает. Ян, мы дали тебе такое образование, у тебя такие способности, а ты сел на шею девице, которая сама-то дома почти не появляется!
На подоконник тяжело водрузится голубь. Он заглянул к нам на кухню, повертел головой, вспорхнул и улетел.
– Мам, знаю, что ты переживаешь. Но давай держать себя в руках. Никто на шее ни у кого не сидит. Ты знаешь Веру так же хорошо, как и меня, такой уж она человек: трудолюбивая и целеустремленная.
– Да вот, как оказалось, никто и не знал, что она за человек. Сейчас она показала, что из себя представляет на самом деле.
