— Ты вчера вылечила мне шею, я сегодня согреваю твои руки, — Роман улыбается, и на щеках проступают ямочки. — Ты почему не в училище, прогульщица?
— А ты почему не… Где ты там учишься?
— В институте я учусь. Вот как раз собирался смотаться на пару. Но ты с темы не съезжай. Почему пропускаешь занятия? Мама разве не может с сестрой погулять?
— У нас нет мамы. — До сих пор не могу привыкнуть к этой мысли. Не верю, не хочу верить.
Смешинки в серых глазах Романа растворяются, и он кивает на скамейку:
— Пойдём сядем.
Пожимаю плечами и возвращаюсь на насиженное с утра место. Помимо нас с Викусей на площадке гуляют ещё четыре мамашки со своими шалопаями, но дамы стоят, будто постовые. Кто возле горки, кто возле качелей.
Рома садится рядом со мной, по-хозяйски раскинув руки по спинке скамейки. Закидывает ногу на ногу.
— Пожалуй, тоже заделаюсь в прогульщики сегодня.
— Дурной пример заразителен? — оборачиваюсь, чтобы вновь взглянуть в его красивое лицо. Широкие скулы, брови вразлёт. Не парень, а картинка.
— Нет. Просто девчонка мне одна понравилась, — подмигивает Роман. — И — искушение.
К щекам приливает кровь, язык прилипает к нёбу. Не знаю, чем ответить. Роман срывается с места с криком:
— Вот шаложопая!
Несусь за Романом к горке. Теперь Вика приземляется к нему на руки. Рома, держа мою сестру на вытянутых руках, встряхивает её:
— Почему Юлю не слушаешь?
Вика похожа сейчас на шкодливого котёнка. Шапка с ушками сползла на лоб, тёмные косички растрепались, глаза горят озорным огнём. Сестра бойко отвечает вопросом на вопрос:
— Ты кто?
— Роман.
— Пузан! — тут же придумывает Вика рифму.
— Ничего я не пузан, — Роман ставит Вику на землю. — У меня знаешь какой пресс!
— Ты думаешь, она знает, что это такое? — меня разбирает смех.
— Знаю, — обижается Вика. — Это кубики такие. Только они на животе. У папы тоже есть.
При воспоминании о кубиках Кира сникаю. Он любит расхаживать по квартире в одних спортивках. Его навязчивая идея, что детей надо обнимать тринадцать раз в день, скоро доведёт меня или до безумия, или до преступления. Вчера утром готовила омлет, а он подкрался, обнял меня, прижимаясь этими самыми кубиками и жарко прошептал на ухо: «Раз!» Если Вику он обнимает, как своего ребёнка, то меня так, как раньше маму обнимал.
— У, какая ты продвинутая! — заигрывает Роман с Викой. — А мороженое сможешь шоколадное от крем-брюле отличить?
— Смогу, я бруле не люблю.
— Тогда приглашаю вас с Юлей в кафешку. Я угощаю.
— Ей обедать скоро, — достаю телефон. — И нам Кир сказал не уходить со двора.
— Кир?
— Это мой… Наш папа, — мне не хочется лишних вопросов. Про мать Роман больше не спрашивает, про Кира тоже не стоит рассказывать. Это только моя боль. Никогда не делилась ею, не стоит и начинать.
— Кафешка за углом, Юль! Пышки, мороженое.
— А для пресса не вредно? — усмехаюсь я.
— Я буду просто чай. — Ямочки снова проступают на щеках Романа, и я сдаюсь.
— Пышки, пышки, пышки! — скачет Вика.
— Так и быть! — Беру сестру за руку.
Мы успеваем лишь дойти до угла нашего дома, а я уже знаю, чьи шаги гремят за спиной. Кир хватает Вику на руки и смотрит то на меня, то на Романа. Крылья носа отчима хищно вздрагивают.
— Кто разрешил уходить со двора?
— Мы замёрзли… — оправдываюсь, но Роман обрывает меня на полуслове:
— А вам не кажется, что Юля уже достаточно взрослая?
— Не кажется! — Кир кусает губы. Он ниже Романа, но не думаю, что уступает ему в силе. — И вообще, молодой человек, держитесь подальше от моей дочери.
