Как жить дальше? Что делать? Измучилась, исстрадалась, а выхода не видно. Засосет трясина, унесет омут и где-то выбросит на свалку. А тогда что? Может, попроситься в общежитие? Не откажут: многие там знают о ее трудной жизни. Девочки взяли бы к себе в комнату. Да и мастер Галина Михайловна не раз уже предлагала перейти к Зине и Наташе. Ей, конечно же, там будет лучше, а отец? Как его бросить в таком состоянии? Кто ему приготовит, постирает? Кто будет бороться за него до самого последнего шанса, пока он еще есть? Оставить его – значит, совершить преступление. Она этого не сделает. Не сможет…
На кухне загремела опрокинутая табуретка – и в дверях показался отец.
– К-катька… Дочь моя… – Заплетая ногами, он шел к ней. – Не гони меня. Я так одинок… – Он присел на кровать рядом с дочерью.
– Иди отсюда! – Сдерживая свой гнев, сказала Катя и толкнула отца. – От тебя самогоном прет.
Пытаясь снять с рубашки торчавшие от оборванной пуговицы нитки, Василий Петрович пыхтел, тыкал пальцами то выше, то ниже и, казалось, напрочь забыл о дочери.
– И не п-поймаешь… А на-а-да… Шевелятся точно черви… – бормотал себе под нос. – Э-тэ-тэ! Как прыгают… – Наконец, нащупал бело-грязный узелок и дернул.
– Уйди отсюда! – сузила глаза Катя. – Надоел хуже горькой редьки. Мне заниматься надо.
– Не гони меня, Катька. – Василий Петрович смотрел на дочь и не видел ее. – Не имеешь этого… права… Я кормлю тебя… Жрешь, жрешь, а еще хвост задираешь…
– Уйди-и-и! – закричала Катя, сжав голову руками. – Или я уйду. Надоели твои упреки. За хлеб и картошку я верну тебе деньги, как только стану работать. До рубля, до копейки.
– Н-не-е-е! – заупрямился Василий Петрович. – Мне счас нужны деньги… Дармоедка-а-а… Шлю-ю-ха-а…
Катя дернулась.
– Не смей меня так называть! Кроме училища, я нигде не бываю. Я раздета и раззута. Я нищая… Ты все деньги пропиваешь… Взгляни на мой халат: заплата на заплате, дырка на дырке… – Она задела пальцем одну из них, дернула, разорвав полу халата снизу доверху. – Что я ношу? Обноски, хламье… Да и не каждый день в доме есть хлеб.
Василий Петрович качнулся, широко расставив ноги.
– Тебе ф-фигу, а не хлеб… На-на-на! – и поднес к ее лицу комбинацию из трех пальцев. – На-а-а выкуси, голопузая!..
Собрав все силы, Катя вновь толкнула отца, и он, стягивая одеяло и отчаянно матерясь, сполз на пол, а она, запахнув разорванный халат, соскочила с кровати. Перешагнув через отца, вышла на кухню, подсела к столу, пошарила вокруг глазами и наткнулась на бутылку. Схватила ее, добежала до раковины и со злостью ударила о ее края. Осколки разлетелись во все стороны. Остро запахло самогоном.
– Что же это творится? – отчаянно воскликнула Катя и сжала, негодуя, зубы. – Как быть? – Дрожа и всхлипывая, подошла к окну и упала головой на подоконник, сотрясаясь от рыданий.
«Мамочка-а-а! Встань и посмотри на меня. На кого я похожа? Зачем родила и оставила меня одну? Что я видела в жизни? Водку и брань… До сих пор в ушах крик Олежки в закипающей воде да пьяные бредни отца. Забери меня к себе, мамочка, забери… Что завтра меня ждет? У кого искать помощи? Кому я нужна? Отец пьет и попрекает меня куском хлеба. Возьми меня к себе, мамочка, возьми… Я так не могу жить… Я кушать хочу… Почти каждый день голодаю…»
Еще долго рыдала Катя, а в спальне, ползая по полу, плакал и звал Татьяну отец.
