Ярроу с облегчением перевел дыхание. Раньше казалось, что ему непременно захочется обсудить свое пребывание среди франкофонных туземцев заповедника, но сейчас он понял, что ни с кем говорить не хочет. Может быть, завтра. Но сейчас точно нет.
Хэл Ярроу ждал у двери лифта, пока хранитель проверял будущих пассажиров, определяя наличие приоритета. Когда двери лифта открылись, он вернул Хэлу карту.
– Вы первый, авва, – сказал он.
– Благослови вас Сигмен, – ответил Хэл машинально.
Вошел в лифт и встал у стены возле двери, пока определяли и ранжировали остальных.
Ждать пришлось недолго – хранитель уже не первый год был на этой работе и знал всех в лицо. Тем не менее, формальности он должен был соблюдать неукоснительно: то и дело кто-нибудь из жильцов бывал повышен – или понижен. Если хранитель ошибется и не определит перемены статуса, о нем будет доложено. Годы, проведенные на посту, свидетельствовали, что этот человек свою работу знает.
В лифт набилось четыре десятка человек. Хранитель тряхнул кастаньетами, дверь закрылась, и лифт рванул вверх так, что у пассажиров подогнулись колени. А лифт продолжал набирать скорость: это был экспресс. На тридцатом этаже он остановился, двери открылись. Никто не вышел. Тогда оптический механизм лифта закрыл двери, и лифт продолжил движение вверх.
Были еще остановки, на которых никто не выходил, а потом лифт наполовину опустел. Хэл сделал глубокий вдох, потому что если на улицах или на уровне первого этажа казалось людно, то в самом лифте стояла ужасная давка. Еще десять этажей, то же гробовое молчание, что и раньше: все до одного вслушивались в голос правдовещателя, гремевший с потолка. Потом двери открылись на этаже Хэла.
Коридоры были пятнадцати футов в ширину – и в это время суток места хватало всем. Сейчас коридоры пустовали, чему Хэл обрадовался. Уклонись он от короткой беседы с соседями, его сочли бы странным. Это неизбежно породило бы толки, а те, в свою очередь, неприятности. Как минимум – объяснение с гапптом этажа. Задушевную беседу, нотацию, и Предтеча знает, что еще.
Он прошел метров сто, а потом, уже видя дверь в свою пуку, остановился.
Сердце вдруг бешено заколотилось, руки задрожали. Хотелось повернуться и пойти обратно к лифту.
Это, сказал он себе, нереалистическое поведение. Не такие у него должны быть чувства.
Кроме того, Мэри еще как минимум пятнадцать минут не будет дома.
Он толкнул дверь (естественно, никаких замков на этом уровне профессионалов) и вошел. Стены засветились, и через десять секунд свет горел уже полностью. Одновременно ожил тридэ во всю стену напротив и зазвучали голоса актеров. Хэл вздрогнул, буркнул про себя: «Великий Сигмен!», поспешно шагнул вперед и выключил стену. Он знал, что включенным прибор оставила Мэри, чтобы тот ожил сразу, как только Хэл войдет. Он так часто ей говорил, как это его пугает, что забыть она никак не могла. Следовательно, это сделано нарочно, сознательным был ее порыв или бессознательным.
Он пожал плечами и сказал себе, что больше этот вопрос поднимать не станет. Если она решит, что тридэ ему не мешает, быть может, забудет его включать, уходя.
Но опять же: она может задуматься, почему это он вдруг молчит о ее предполагаемой забывчивости. И будет продолжать в надежде, что он в конце концов не выдержит, сорвется и начнет на нее орать.
И опять получится, что она выиграет этот раунд, потому что не станет оправдываться, а будет выбешивать его своим молчанием и мученическим видом, что разозлит его еще больше.
