Он упал с ветки и, кувыркаясь, полетел прочь. «Нет, – думал щегол, – всё-таки эта ворона безусловно благочестива. Поистине непостижима воля Предвечного о нас, сделавшего так, что мы выражаем свою любовь таким образом, что другим это кажется нелепым…
Да, карканье вороны грубо. Но она же любит, я понял это. А любовь к великому Непостижимому, не она ли главное на свете, не ничтожно ли всё иное, в том числе, не всё ли равно, как именно эта любовь выражается?.. А может быть, и сама грубость это только мои представления о грубости и нежности?..»
Щегол был поражён этой мыслью. Ему хотелось вернуться к вороне и попросить у ней прощения за свою нелепую оценку её молитвы.
«Нет, это неправильно, – решил он. – Разговор только углубит нестроение. Преодоление же его – в выпестывании сердечной любви к вороне и благоговении перед ней.»
И щегол, закрыв глаза, стал объясняться вороне в любви. Он делал это очень долго. Солнце прошло зенит и, расслабленное, склонялось в объятия леса.
И тут щегол заплакал. Потому что почувствовал, как глубоко любит и эту ворону, и её каркающую молитву, и солнце, и Небо, и вообще жизнь – каждое её мельчайшее проявление.
Из закрытых глаз щегла тихо текли слёзы. На его головку села маленькая бабочка. Щегол не почувствовал. И бабочка, хитро улыбнувшись, выпустила хоботок и стала пить его слёзы. Она чувствовала такую особенную сладость, что не могла понять, различает ли она её вкусом или же сладость духовная?.. «Всё-таки духовная», – мудро решила бабочка и полетела спать.
А ворона, глядя на кривляния в воздухе смеющегося щегла, сокрушённо думала о грубом устройстве мира, о том что живые существа восхищаются только вычурными, переливчатыми звуками, но не могут постичь простого и прочувствованного…
– Каррр! – задумчиво и ото всей души сказала она. Это означало: «Я люблю тебя!»
«Я тоже тебя люблю», – сказал я вороне духом, повернулся и, стараясь делать это как можно тише, двинулся прочь.
Любовь к Отечеству
Любовь к Родине
О любви или не любви к Родине рассуждать едва ли разумно.
Если я скажу: «Я люблю Родину, мой народ», то найдётся немало умников, которые мне доказательно возразят, ссылаясь на весьма умных и уважаемых людей, отрицательно высказывавшихся о моей Родине. И добавят несколько нелицеприятных слов от себя.
Если я скажу: «Я не люблю Родину, мой народ», то тоже найдётся порядочно людей, которые обольют меня грязью. И при этом мне будет сомнительно, что все они – и те и другие любят Родину. Потому что и утверждение, и отрицание одинаково лукавы. Лукавы именно в силу присутствия серьёзных обстоятельств, как за, так и против – за и против любви, которую можно объяснить.
Любовь, поддающаяся объяснению, это не любовь, а что-то ещё.
Полагаю, вообще кощунно ставить вопрос о любви к Родине и издеваться друг над другом по поводу того, родинолюб он или нет.
Можно блудомыслить о любой стране и любом народе, хотя это тоже не благо делать. Блудомыслить, холодно собирая и обобщая сведения и подгоняя их под свои давно сложившиеся представления, даже воображая себя учёным… Но только не о Родине.
Потому что…
любовь к Родине сокровенна.
Родина – святая сущность, сердцевина души её сына или дочери… Во всяком случае, так было раньше.
Родина как сердцевина души – она иная ипостась любви к Предвечному. Душа и «слеплена» из двух граней любви – земной и небесной…
Впрочем, увы – у любого плода сердцевина может быть гнилой. Когда вы слышите человека, разглагольствующего о любви к Родине, знайте, что он её не любит: он изображает любовь с сомнительной целью…
