Следующие два дня проходят спокойно и безопасно. Джон больше не приходит ко мне. Это и к лучшему, так я могу не позволять своим эмоциям делать мне больно.
Я отбрасываю мысли о семье и Эрике каждый раз, когда они норовят вгрызться мне в голову.
Я не принимаю свою реальность и просто избегаю ее… так легче. Не думать о свободе, будто ее и нет. Нет мира за стенами камеры. Весь мой мир уменьшается до одной песни и одного журнала. Одна и та же песня на повторе. Я читаю один и тот же журнал. Перечитываю его в пятый раз, в десятый, двадцатый. Песня въедается в сознание. Слова теряют смысл.
Но тут, спустя еще десяток перечитываний журнала, когда текст статьи смешивается с текстом песни в непонятную, но успокаивающую кашу, кто-то трясет меня за плечо, и я испуганно отшатываюсь.
– Это я. Не бойся.
Джон. Опять. Что он делает в моей камере?
Мир снова обрушивается на меня. Возвращается в десять раз ярче и сильнее. Джон выключил песню, и теперь без нее так непривычно. В голову, больше незанятую чтением, ползут едкие мысли.
– Прости. Я стучал и звал тебя, но ты не отвечала. Испугался, что с тобой что-то случилось. Вот и зашел. – объясняется Джон и смотрит одновременно виновато и боязливо.
– А ты не подумал что я просто не хочу с тобой разговаривать или типа того, а? – Лучшая защита – это нападение.
Джон виновато опускает взгляд, а потом и вовсе зажмуривается.
– Прости, мне не стоило нарушать твои границы.
Я встаю с пола и сажусь на кровать. И что мне делать теперь?
– Я зашел, а ты тут на полу. Я зову, зову, а ты не реагируешь. Нет, ты, конечно, не отличаешься общительностью и все такое, но… – Он смотрит мне прямо в глаза. – Ты в порядке?
– О нет! Только не начинай, пожалуйста. Мне, знаешь ли, и так тошно.
Держись, Кейтлин. Просто сосредоточься на этом приставучем парне. Он скоро уйдет, и ты вернешься к журналу.
– Я лишь хотел помочь тебе.
– Ты не можешь мне помочь! – Вырывается у меня. – Я просто пытаюсь сделать так, чтобы мне было как можно легче дожить до моего дня умерщвления, понятно? Я не хочу обсуждать, что я чувствую, потому что стоит мне задуматься обо всем этом… И я буквально чувствую, как мне физически становится больно. И я будто задыхаюсь.
Я вспоминаю свои первые дни в камере. Все так и было. Тогда я впервые поняла, каково это, когда у тебя не остается слез для плача, и ты просто стонешь и кричишь на сухую. Когда тебе буквально хочется рвать волосы на голове и причинять себе боль. Когда задыхаешься от страха и отчаяния.
– Так что оставь меня в покое и не усложняй! – срываюсь я.
Зачем он вырвал меня из моего спокойствия? Что ему нужно от меня? Чего он добивается?
Джон виновато вздыхает.
– Прости.
– Хватит извиняться! Просто уходи.
– Я понял. Ты сбегаешь от самой себя. Я понимаю тебя и ни в коем случае не осуждаю, Кейтлин.
Я смотрю на него и пытаюсь не заплакать.
– Но ты можешь взять меня с собой? – вдруг спрашивает Джон и я не понимаю, о чем он.
– Что?
– Давай вместе прятаться от этого, – предлагает Джон. – Я могу показать тебе кое-что лучше, чем вот так входить в транс.
– Что ты имеешь в виду?
– Знаешь, в чем плюс нашего с тобой положения? – спрашивает Джон и сразу же отвечает на свой вопрос: – Нам нечего больше терять. Свои жизни мы потеряли, как только подписали договор.
