Припомнила, что огромную часть прожитой своей жизни – ждала. Ждала, когда помирятся родители. Ждала, когда просохнет дамба и я смогу пойти в школу. Ждала, когда мать вернётся из роддома с очередным младенцем. Ждала, когда отец через несколько дней наконец-то отреагирует на мои «папа, прости, пожалуйста» и начнёт снова разговаривать. Ждала, когда же кто-то нам поможет и наладит нашу жизнь. Ждала, когда вырасту, уеду далеко-далеко и сама налажу свою жизнь. Вот с последним пунктом я, пожалуй, справилась на отлично, уехала.
Внезапно осознала, что я тот самый человек, который умудрился забраться в Латинскую Америку, когда:
– в твоей стране не выдают европейские визы;
– надо лететь длинным маршрутом и вдвое дороже;
– тебе везде задают десятки провокационных вопросов;
– на момент вылета всё ещё актуальны ковид и вакцина;
– твои банковские карты больше не работают за рубежом и т. д.
И даже несмотря на всё это, даже если в Хогвартсе наступили тёмные времена, всё равно можно делать то, что считаешь важным для себя. Тяжелее, но можно.
P. S. Никогда не ждать лучших времён – зафиксировано. В общем, теперь всем советую тоже не затягивать с тем, чего давно ждётся. Пользуюсь советом донны Магдалены, хорош.
Примерно раз в неделю педиатр Лиза делает генеральную уборку всего: клиники, туалета для пациентов, туалета для волонтёров, душевой комнаты, кухни. Вообще всего. Делает несколько агрессивно, громко роняет коробки, вёдра, до скрипа натирает окна.
Лиза убирается не потому, что мы всё засираем за неделю, нет. Каждый почти всегда делает уборку за собой, ну, разве иногда сил не остаётся. Лиза убирается потому, что раз в неделю она разговаривает с мамой.
Что говорит ей мама, мы не знаем. Но каждый раз, когда грохот чуть стихает, мы слышим монотонный металлический голос Лизы:
– Мама, это моё дело и моя жизнь.
– Мама, мы это уже много раз обсуждали.
– Мама, ты меня не слышишь.
Примерно через час такой агрессивной уборки и изматывающего диалога Лиза с красным лицом идёт в душ. Минут через пятнадцать нахождения там она включает громкую латиноамериканскую музыку. Минут через тридцать выходит из душа с нормальным, уже белым лицом, завивкой и улыбкой.
Мы привыкли. Привыкли, что раз в неделю нужно потерпеть один час, после чего получим идеально чистую, стерильную клинику и улыбающуюся Лизу.
Но сегодня, закончив уборку, Лиза не пошла в душ. Она села на кухне, уронила руки по обеим сторонам стула и смотрела в стену стеклянными глазами. Сидела так, пока Лена собирала на стол. Сидела так и после звонка к ужину. Сидела, когда все уже пришли за стол и начали есть.
Первой не выдержала Лена:
– Лиза, ты чего? Есть-то будешь?
Лиза шевельнула зрачками, повернула лицо в сторону голоса Лены и уронила:
– Я так больше не могу, понимаешь, не могу…
Лена попыталась сформулировать что-то поддерживающее, но замолкла. Мы даже не пытались, молчали.
Все мы знали, что мама Лизы категорически против выбора своей дочери. Нет, не так даже. Мама Лизы убеждена, что, уехав в гватемальскую деревню лечить диареи и простуды вместо московской ординатуры и последующей карьеры, – вот этим поступком дочь сломала себе жизнь. И она не просто в этом уверена, она считает необходимым каждый звонок напоминать дочери о её ошибке и уговаривать вернуть всё, как было. Лиза пытается держаться. Пытается оставить за собой право распоряжаться своей жизнью.
