– Меня не хватятся, Аллан. В чем дело?
– Все завертелось очень быстро… Предпремьерный мандраж, ничего больше.
– У тебя не бывает предпремьерного мандража. Даже в первую ночь. – Она засмеялась, потом внезапно оборвала смех. – Тебя что-то напугало, Аллан. Расскажи мне что.
– Обещай, – сказал Беренсон, – что, если со мной что-нибудь случится, ты заляжешь на дно.
– А что насчет других агентов?
– Они знают только свои конкретные роли. Лишь ты и я знаем всё.
– Ты, я и КГБ.
– КГБ почти знает. В том-то и суть. У КГБ есть план и список агентов – но нет возможности этот план осуществить. Список зашифрован.
– Что? – Она улыбнулась изумленно и восхищенно.
– Имена и фамилии зашифрованы, но довольно просто. Я уверен, что кагэбэшники смогут взломать шифр, и они тоже уверены, потому и приняли список в таком виде. Но у каждого агента есть ключевое слово… а в списке слова другие. Я предупредил агентов, что, если им назовут слова из открытого списка, надо уходить. Настоящие слова… думаю, Москва их не угадает.
– Ты мне ничего из этого прежде не рассказывал. Какое у меня тайное слово?
– В этом не было… – Он мотнул головой. – И у тебя нет тайного слова. Я… решил, что оно тебе не понадобится.
– Ты гений. Что тебя напугало?
– Ничего, – сказал он. – Ничего, – и притянул ее к себе, теряя голову от запаха ее волос.
Она коснулась его пояса, и он ахнул.
– Хм, – сказала она, берясь за его ширинку. – Французский гульфик с клапаном. Тут поможет только…
Она начала наклоняться, но он двумя руками поймал ее лицо.
– Не сейчас, – сказал он. – Я хочу… еще чуть-чуть на тебя посмотреть.
Она нахмурилась.
– Скажи мне, что случилось… пожалуйста, Аллан.
– Кто-то прошел по моей могиле, вот и все.
– Сейчас уже поздно жалеть.
– Я жалею только из-за тебя, – сказал Беренсон. – Я мог бы любить тебя не скрываясь. Я мог бы тебя кое с кем познакомить… Бывают минуты, когда я думаю…
– А бывают минуты, когда ты не думаешь? Давай выясним… ой, нет, теперь я не могу. Что ты думаешь?
– Что мы могли бы сделать то же самое иным способом. Таким способом, который не требовалось бы скрывать. Без всей этой тараканьей беготни в темноте.
Она проговорила очень тихо и мягко:
– Тебе непременного надо быть доктором Фаустом, ведь правда.
– И Фауст обречен…
Она закрыла ему рот поцелуем. Через минуту или больше она ослабила объятия и, не отстраняясь от него, сказала:
– Ты изменишь мир, Аллан. Не бойся.
– Изменю мир, – тихо повторил он.
– Да.
– Это должно изменить мир, верно?.. Иначе это будет обычным предательством.
Он снова крепко притянул ее к себе, и вздохнул, и задрожал.
* * *
Майор Монтроз боялся, и не фашистов. Немцы знали, что война окончена. Здесь не было фронта, не было организации, почти не было войск, за исключением фолькштурма – стариков и детей, которым выдали ржавые винтовки или ручные гранатометы и велели защищать фатерланд. Монтроз вдавил газ, и джип покатился в холодной сырой ночи.
Минометный огонь озарил разбитую дорогу. Невесть откуда взявшиеся солдаты вермахта перебегали из одного горящего дома в другой. Монтроз подумал было поехать за ними. В крайнем случае его убьют. Возможно, не худший исход.
Сесили получит телеграмму: С ПРИСКОРБИЕМ СООБЩАЕМ ЗПТ ВАШ МУЖ ПОГИБ ПРИ ИСПОЛНЕНИИ ЧРЕЗВЫЧАЙНО ВАЖНОГО ТАЙНОГО ЗАДАНИЯ. Ей вручат коробочку с медалью. Монтроз сам отправлял такие телеграммы. Тайное задание. Убит. Сесили, о господи.
Залп ударил в дорогу позади джипа, просвистели осколки. Монтроз так сжал баранку, что побелели костяшки пальцев. Наручник, на котором держался портфель, врезался в запястье. Монтроз высматривал немецких солдат. Мысль и впрямь совсем не плоха. Даже если портфель попадет в какой-нибудь местный штаб, немцы ничего не сделают. И службе безопасности СС, и абверу уже поздно что-либо предпринимать. А ведь есть еще организация Гелена
