* * *
Случившаяся в Вологде история с сахаром, к стыду Игорька, повторилась снова, но на этот раз с деньгами. Случайно он наткнулся на коробку под кроватью. В коробке, среди разных вещей, тряпок и бумаг, были деньги, которые Валентина Ивановна получила из банка (пенсию за мужа). И как в тот раз (в Вологде) Игорек подумал, что если взять одну зелененькую трехрублевку из пачки, никто же не заметит. Он умудрился достать из плотной упаковки одну бумажку, пошел и купил конфет. Прошло время, и он, думая, что одна, или две – разницы нет, взял еще одну и купил конфет. Думая так каждый раз, он все брал и брал, покупал и покупал конфеты, ел их сам и угощал всех ребят, которые были этим очень довольны. Сладкое Игорьку уже так надоело, что захотелось чего-нибудь другого (соленого, что ли). Игорек решил купить селедку, но селедки в магазине не оказалось, колбасы тоже. Пришлось ему купить, что было. И он купил копченый язык. Язык этот оказался очень твердым. Игорек погрыз, погрыз его и, когда надоело, остальное отдал ребятам. Те, кому он отдал, тоже не смогли до конца справиться с языком и отдали остатки собакам, которые уже и покончили с подарком без затруднений.
Хватилась Валентина Ивановна пропажи, когда в пачке оставалось денег уже меньше половины. Она набросилась на Игорька, схватила подвернувшуюся под руку палку и ею начала бить его. Машинально, защищаясь от палки рукой, Игорек отдергивал ее в момент удара, и снова подставлял руку для защиты. Получалось так, что удары почти каждый раз приходились мимо. А сильно и точно ударить мать боялась, жалея сына. Чувствуя нелепость всей этой картины, Валентина Ивановна отшвырнула палку, села и разревелась, причитая: “Кого же я ращу? Кого же я воспитала?”. Игорек стоял в растерянности и молчал. После этого случая он никогда больше и ничего не брал у матери без спроса.
Весна сорок восьмого была поздняя. У Игорька осталось в памяти то, как в конце апреля он бежал в школу по улице с крепко замерзшими лужами на дороге. А в начале мая детский дом снова переезжал на новое место. Местечко это, находящееся в 12 километрах от хорошо знакомого Игорьку Толмачева, называлось Железо. Название такое, видимо, происходило от присутствующей там, по слухам, в недрах железной руды. Возможно, это и так, потому что было там много ручейков, дно которых покрывал толстый слой рыжей кашицы из ржавчины.
Эти красивейшие места всем приехавшим показались раем после унылого, ровного как стол, Елизаветинского ландшафта – этого начала Прибалтийского края, где много сланца, горючего камня и мало воды. Здесь же места были высокие, покрытые сосновыми лесами. Между крутых высоких берегов протекала река Луга. Пойма Луги была очень широкой – в весенний разлив ширина реки увеличивалась в десять и более раз. После схода воды оставались большие и маленькие заводи, и, когда маленькие уже совсем высыхали, ребята иногда вылавливали, лазая по колено в грязи, небольших щучек. По реке в те времена ходили большие плоскодонные баржи. Интересно было смотреть на них, особенно издали, когда самой реки еще не видно, – казалось, что огромная махина медленно движется прямо по полю. И действительно, у крутого берега баржа проходила так близко, что можно было спрыгнуть с борта прямо на землю. Река местами была такой мелкой, что ребятишки, лавируя по наносам песка, иногда умудрялись переходить ее вброд, а баржи часто садились на мель. Русло углубляли взрывами, а ребятня тогда собирала оглушенную рыбу. От Толмачева до Красных гор ходил еще и пассажирский пароходик раз в сутки. Ходил он по расписанию и с билетами, как “всамделишный”. Если нужно было попасть в Толмачево (в цивилизацию) в магазин или по иным делам, то единственным транспортом был этот пароходик.
