Минцу пришлось выслушать историю о бесплодных попытках Муравьёвой получить знак «Житель блокадного Ленинграда». Он узнал, что Зинаида Фоминична по рождению москвичка. В город приехала только в сорок третьем году, как раз накануне снятия блокады. Для получения знака нужно прожить в осаде четыре месяца, а у неё выходит три с половиной. Но вот их соседка, по фамилии Заноха, сволочь такая, родилась в сентябре сорок третьего, до января сорок четвёртого набрала положенный срок. И теперь пользуется всеми льготами.
– Разве справедливо это, молодой человек? – патетически вопрошала Муравьёва. – Обо мне тогда даже в газетах писали. Ради героического города я родную столицу бросила! Моя фамилия в те годы была Шарина. Я работала на Победу, а теперь стою в общей очереди и плачу за проезд в общественном транспорте! А эта гадина и не помнит ничего – только пелёнки тогда марала. А теперь передо мной нос задирает…
Далее Муравьёва перешла на воспоминания о нормах военного времени. Саша, не нажимая на свидетеля, плавно довёл разговор до позавчерашнего приключения на рынке. К тому времени из Зинаиды Фоминичны вышел весь полемический задор. Она удовлетворилась тем, что симпатичный парень, да к тому же ещё и культурный, с хорошими манерами и тихим, терпеливым голосом выслушивал её, не перебивая. Не то, что сын, невестка и внуки, которым бабка, надо сказать, порядком надоела!
На исходе второго часа беседы Муравьёва надела цигейковую шубу, шляпу из каракуля и важно спустилась по лестнице к машине. Минц был рад, что не взял шофёра – тот убил бы их обоих, и оказался прав. Зинаида Фоминична от самого проспекта Ударников до рынка без передыху болтала, всё больше чепуху. Но попадались в потоке слов и ценные зёрна информации.
Воображая, как с Муравьёвой побеседовал бы Грачёв, Минц уточнил:
– Какого возраста был продавец?
– Ну, лет под пятьдесят, – солидно отвечала бабуля.
– Одет как?
Минц жалел, что напялил дублёнку – в салоне при включённой печке было очень жарко.
– Как? – переспросила Зинаида Фоминична. – Да обычно – ушанка такая богатая, новая. Полушубок, фартук, нарукавники. Да, у него есть такое противное родимое пятно под носом! – вспомнила старуха.
Они ехали мимо заснеженного парка, расположенного близ Шоссе Революции.
– Большое? – уточнил Минц.
– Не так большое, как неприятное. Как будто грязь он не вытер, – объяснила свидетельница. – Но мужчина при этом очень вежливо улыбался. У него две золотых коронки во рту, – прибавила она. – Вот, торгаши-то смолоду золото себе ставят, а мне всё никак. Уже и материал давно лежит – на свои кровные покупала. Так ведь не допросишься. Нахальства во мне мало, не вытребовала удостоверение участника войны…
– Извините, – мягко перебил Саша. – Родимое пятно, два золотых зуба… А какой у него цвет волос – шатен, брюнет, блондин? Цвет глаз не запомнили? Вот в таком ключе, что можете сказать?
– Он, кажется, рыжий, а глаза карие. Очень приветливый человек! – ещё раз подчеркнула Муравьёва. – Сейчас ведь уважения не дождёшься – каждый норовит нахамить. А этот такой приятный, даже ласковый. Кушайте, говорит, на здоровье!
Хотя рынок уже был закрыт, старуха довольно толково объяснила, где стоял тот торговец. Около ворот толкались дядьки с протокольными рожами – они торговали водкой из-под полы. На месте происшествия Зинаида Фоминична вспомнила ещё, что, пока она раздумывала, покупать мясо или нет, торговцу поднесли ещё один поддон со свежей свининой. Он спросил того парня, получится ли у них торговать третьего числа. Парень ответил, что, наверное, товар ещё поступит.
