– Что ты сказала? – спросила ее мама.
Эллен прислонилась к стене в коридоре.
– Подумай о семье маленькой девочки. Ты, наверное, не забыла, как с нами обращались журналисты…
– Пожалуйста, конечно, я не забыла.
– Ты можешь быть такой жесткой. Что ты хочешь этим доказать, Эллен?
Эллен не ответила.
– Как ты могла в это впутаться, я не понимаю, как ты можешь заниматься таким недостойным делом? – Теперь она всхлипывала.
– Я пытаюсь найти девочку. Только и всего! – Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не закричать на свою маму.
– То, что случилось, уже случилось, и ничего нельзя исправить, – продолжала ее мама.
– Я знаю, – прошептала Эллен. Сумка выскользнула у нее из рук и упала на пол.
– Мы ее не вернем.
Эллен закрыла глаза.
У нее болел каждый мускул.
Мона дотронулась до груди. Здесь было больнее всего. Очень сильно билось сердце.
Ночь практически прошла без сна. Из-за волнения и непогоды она не спала до утра. В конце концов, приняла одну, нет, две, успокоительные таблетки. Легла в постель, и таблетки сделали свое дело.
Хорошо бы лечь и не проснуться.
Хотя часы показывали начало одиннадцатого, она еще не оделась.
Мона села на диван. Принялась разгадывать кроссворд в сегодняшней газете, но не смогла заполнить ни одного квадратика.
За окном лил дождь. Сквозь шум дождя она услышала, как на перроне остановился поезд метро. Хотя всю свою сознательную жизнь она прожила рядом со станцией Абрахамсберг, она так и не привыкла к грохоту. Скрежет тормозов мог по-прежнему разбудить ее среди ночи. Она много раз пыталась уговорить хозяина вставить более толстые стекла, но хозяин отказывался. Это слишком дорого, хотя у нее только три окна и балконная дверь.
Она отложила кроссворд и взяла книгу. Прочитав одну и ту же страницу бесчисленное количество раз, включила телевизор.
И тут в прихожей зазвонил телефон.
Она надела тапочки и запахнула тонкий халат. Робким шагом прошла в прихожую и взяла трубку.
– Мона Перссон, – сказала она, поправляя вязаную скатерть под телефоном.
– Мартин Янссон, полиция. Надеюсь, я не позвонил…
– Вы нашли ее? – спросила Мона, не дав ему закончить фразу.
– Нет, к сожалению. Но мы нашли ее сумку, вернее, ее рюкзак.
Грудь еще больше сдавило. Она видела это в новостях.
– Как мы поняли, вы собирали ей сумку. Мне нужно знать, что там лежало.
Мона застыла как вкопанная и попыталась вспомнить.
– Да. Это так. Я все сделала, как обычно: положила ее теннисную форму, кроссовки, полотенце… или нет, полотенца не было, гель для душа. Люкке всегда переодевалась в школе, так что я не знаю, положила ли она что-то еще в сумку.
– А больше вы ничего не помните?
– Нет, или да, резинка для волос. Волосы были распущены.
– О’кей…
В голосе полицейского послышалось разочарование. А она надеялась, что ей удалось сообщить ему необходимую информацию.
– Я могу что-то сделать?
– Сейчас нет, но мой коллега свяжется с вами в течение дня, чтобы задать дополнительные вопросы, и нам также придется взять у вас образец слюны, чтобы исключить следы вашего ДНК на сумке.
– Конечно, звоните. Можно мне спросить – где вы нашли ее сумку?
– В парке Роламбсховспаркен.
Мона призадумалась.
– Но это же в другом конце города?
– Вот именно. Сожалею, но мне надо еще поработать. Спасибо за помощь. – Полицейский положил трубку.
Мона опустилась на маленькую табуретку рядом со столиком из сосны и снова подняла трубку. Недолго думая, кому из них позвонить, набрала номер Харальда, поскольку все еще шла его неделя.
