Сидя справа от Оливера в плавно мчащемся мимо чистых вермонтских городов «бьюике», Паттерсон наслаждался мастерством, с которым его друг вел машину, погодой, воспоминаниями об уик-энде, проведенном с миссис Уэлс; он радовался выздоровлению Тони, мысленно любовался Люси, вспоминая, как она, стоя в свободной белой блузе, надетой поверх купальника, с обнаженными ногами, опираясь на плечо Оливера, вытряхивала гальку, застрявшую между ступней и деревянной подошвой.
Он бросил взгляд на Оливера, уверенно сидящего за рулем с серьезным и интеллигентным лицом, отмеченным тенью безрассудства, той редкой в наши дни кавалерийской удали, на которую Паттерсон обратил внимание, когда они пили виски на лужайке. «Господи, – подумал Паттерсон, – если бы его интересовали другие женщины, вот был бы парад! Мне бы его внешность…» Он внутренне усмехнулся. Смежив веки, Паттерсон увидел перед глазами Люси, залитую солнечным светом на тропинке, ведущей от озера; она тянула руку вдоль длинных обнаженных ног, и волосы падали ей на лицо.
«Наверное, – подумал он, – будь я женат на Люси Краун, я бы тоже ни на кого больше не смотрел».
Иногда, выпив лишнее или загрустив, он говорил себе, что ему следовало влюбиться в Люси Краун, тогда еще Люси Хэммонд, в первый же вечер их знакомства, за месяц до ее свадьбы с Оливером. Однажды на вечеринке в загородном клубе он чуть не признался ей в этом. А может быть, он и вправду сказал ей это. Там царил хаос, оркестр играл слишком громко, Люси на мгновение оказалась в его объятиях, и вообще он был здорово пьян.
Впервые Паттерсон увидел Люси Краун в начале двадцатых годов, когда Оливер привез ее в Хартфорд знакомить со своей семьей. Паттерсон был старше Оливера, он женился годом раньше друга и только что начал практиковать в Хартфорде. Четыре поколения Краунов выросли в этом городе, отец Оливера получил в наследство типографию, которая кормила семью в течение пятидесяти лет. Оливер имел двух старших замужних сестер; брат его погиб в авиакатастрофе во время войны. Оливер тоже учился на летчика, но попал во Францию слишком поздно, чтобы принять участие в боевых действиях.
Вернувшись из Европы, Оливер обосновался в Нью-Йорке и вместе с двумя другими ветеранами открыл маленький экспериментальный завод по производству аэропланов. Старый Краун внес долю сына, трое молодых людей построили предприятие неподалеку от Джерси, а спустя несколько лет едва не прогорели.
Паттерсон помнил Оливера еще первокурсником, мечтающим попасть в бейсбольную команду колледжа, сам он тогда готовился к получению диплома. Даже в то время, когда Оливеру было не больше пятнадцати, Паттерсон завидовал его достоинству, той спокойной уверенности, с какой держался этот рослый, хорошо воспитанный юноша, легкости, с которой он получал наивысшие оценки, успеху у девушек. Позже Паттерсон завидовал его поездке во Францию, его Нью-Йорку, авиастроительной компании, дружбе с деловыми партнерами – крепкими, веселыми, вечно подвыпившими молодыми людьми, его встрече с Люси. Если бы кто-то спросил Паттерсона или Крауна об их отношениях, каждый, не колеблясь, назвал бы другого своим лучшим другом. Оливер, насколько было известно Паттерсону, никогда никому не завидовал.
С того момента, как Оливер познакомил Паттерсона с Люси – ей тогда исполнилось двадцать лет, – Паттерсон начал ощущать смутную горечь потери. Она была высокой девушкой с мягкими белокурыми волосами и крупными серыми глазами. В ее лице присутствовали восточные черты. Широкий прямой нос и переносица плавно переходили в низкий лоб. Глаза ее еле заметно косили, а линия верхней губы круто обрывалась в уголках рта. Пытаясь описать ее внешность после многих лет знакомства, Паттерсон как-то сказал, что ее предки – северяне, среди которых затаилась танцовщица с острова Бали. У Люси был полный решительный рот, говорила она негромко, с придыханием, немного сбивчиво, словно ей не хватало уверенности в том, что ее хотят слушать. Она не следила за модой, которая в том году отличалась безвкусицей, и выигрывала от этого. Люси избегала лишних движений: сидя, она держала руки на коленях, а когда стояла – по швам, как послушная школьница. Родители ее умерли, из родственников осталась только мифическая тетя, живущая в Чикаго, о которой Паттерсон не знал ничего, кроме того, что она носила одежду одного с Люси размера и присылала племяннице донашивать свои безобразные платья. Спустя много лет, приобретя склонность к рефлексии, Паттерсон понял, что эксцентричная старомодность тетиных нарядов придавала Люси дополнительное очарование, делала непохожей на других девушек, пробуждала жалость и сочувствие к бедности и девической неловкости.
