– Ну, Сэм, – сказал Оливер, – теперь ты изменяешь себе ради эффектной фразы.
– Возможно, – охотно согласился Паттерсон.
Он потягивал напиток, глядя на лодку, плывущую вдали от берега среди солнечных бликов.
– Люди всегда просят докторов сказать им правду, – произнес он. – А когда они выслушивают ее… слишком многие жалеют о своей просьбе, Оливер.
– Скажи мне, Сэм, – обратился Оливер к другу, – ты всегда говоришь правду, когда тебя просят?
– Редко. Я придерживаюсь другого принципа.
– Какого?
– Принципа щадящей целительной лжи, – пояснил Паттерсон.
– Я не верю в существование целительной лжи, – возразил Оливер.
– Ты же северянин, – сказал, улыбнувшись, Паттерсон. – Не забывай, я родом из Виргинии.
– Ты не более виргинец, чем я.
– Положим, – сказал Паттерсон, – мой отец родом из Виргинии. Это накладывает отпечаток.
– Где бы ни родился твой отец, – сказал Оливер, – иногда ты должен говорить правду, Сэм.
– Согласен.
– В каких случаях?
– Когда, по моему мнению, люди в состоянии ее вынести, – шутливо произнес Паттерсон.
– Тони может вынести правду, – сказал Оливер, – у него хватит мужества.
Паттерсон кивнул.
– Да, это верно. Ему ведь уже тринадцать.
Он немного отпил из бокала и поднял его, разглядывая на свет.
– А как насчет Люси? – спросил он.
– О ней не беспокойся, – уверенно сказал Оливер.
– Она того же мнения, что и ты? – поинтересовался Паттерсон.
– Нет.
Оливер сделал нетерпеливый жест.
– Ее бы воля, парень дожил бы до тридцати лет, считая, что детей находят в капусте, что люди никогда не умирают, а конституция гарантирует Энтони Крауну пожизненное всеобщее обожание.
Паттерсон усмехнулся.
– Ты вот улыбаешься, – сказал Оливер. – Пока у человека не родится сын, он полагает, что должен только выкормить его и дать образование. А потом оказывается, что надо ежечасно сражаться за его бессмертную душу.
– Тебе бы завести еще нескольких. Тогда бы дискуссия шла более мирно.
– Что ж, других детей у нас нет, – спокойно сказал Оливер. – Ты поговоришь с Тони или нет?
– Почему бы тебе самому не побеседовать с ним?
– Я хочу, чтобы это прозвучало официально, – ответил Оливер. – Чтобы он услышал из авторитетных уст приговор, не смягченный любовью.
– Не смягченный любовью, – тихо повторил Паттерсон, думая: «Странный человек Оливер. Я не знаю никого, кто бы так выразился – не смягченный любовью. Приговор из авторитетных уст: “Мой мальчик, не надейся дожить до глубокой старости”». – Хорошо, Оливер. Под твою ответственность.
– Под мою ответственность, – сказал Оливер.
– Мистер Краун?
Оливер повернул голову. К лужайке со стороны дома подошел молодой человек.
– Да, – сказал Оливер.
Юноша остановился перед мужчинами.
– Я – Джеф Баннер, – представился он. – Меня направил к вам мистер Майлз.
– Зачем? – Оливер с удивлением посмотрел на юношу.
– Он сказал, что вы ищете компаньона для вашего сына на оставшуюся часть лета, – сказал Баннер. – По его словам, вы сегодня уезжаете, поэтому я поспешил к вам.
– Да, – подтвердил Оливер.
Он встал и пожал руку юноши, изучая его.
Худощавый Баннер был чуть выше среднего роста. Свои густые волосы он стриг коротко; смуглая от природы кожа, почерневшая на солнце, делала его похожим на жителя Средиземноморья. Его нежно-голубые, с фиолетовым отливом глаза казались по-детски ясными. Его худое подвижное лицо с высоким, бронзовым от загара лбом излучало неисчерпаемую энергию. Выцветший бумажный спортивный свитер, неглаженые мятые фланелевые брюки, тенниска со следами зелени придавали ему облик интеллектуала, увлекающегося греблей. Стоя в непринужденной позе, без тени смущения, с достоинством и уважением к собеседнику, он производил впечатление любимого, но не избалованного родителями юноши из хорошей семьи. Оливер, который всегда старался окружать себя красивыми людьми (их цветная служанка была одной из самых хорошеньких девушек Хартфорда), сразу решил, что парень ему нравится.
