Варрон хорошо знал восточное непостоянство и не переоценивал значения этого приема. Он знал, что впереди еще длинный, трудный путь. Прежде всего надо было привлечь на свою сторону царя Маллука и Шарбиля. Он знал их обоих; они хитры и упрямы и, несомненно, возьмут немалую цену за помощь. Он был убежден, что царь и верховный жрец так же нетерпеливо ждут этой встречи, как и он. Тем не менее царь Маллук только спустя три дня пригласил его во дворец.
Началась одна из тех медлительных, бесконечных бесед, которые любил царь и которые так действовали на нервы людям Запада. Однотонно журчал фонтан, и уже дважды слуга откидывал висевший у входа ковер и выкликал время, а собеседники все еще не подошли к тому, что занимало их мысли.
Наконец Варрон начал:
– Когда в последний раз я удостоился чести предстать пред лицом повелителя Эдессы, мы говорили о неком человеке и его великих притязаниях. Тогда ты, верховный жрец Шарбиль, сказал: «Если Рим выскажется за Пакора против нашего Артабана, то для Эдессы будет большой радостью, если император Нерон окажется жив». И вот Рим высказался за Пакора. – Оба собеседника молчали; тогда он прибавил: – В Антиохии сложилось впечатление, что и вы тем временем зашли очень далеко. – Он хотел намекнуть обоим, что они уже связаны.
Но царь Маллук тихо повернул к человеку Запада свое смуглое лицо с выпуклыми глазами.
– Значит, – возразил он, – в Антиохии не глубоко проникли в смысл наших слов. Путешествие из Эдессы в Антиохию занимает целый день даже у хорошего гонца, едущего по хорошей дороге. Может случиться, что за то время, пока весть дойдет из Эдессы в Антиохию, положение изменится.
Шарбиль дал более точное истолкование словам царя:
– Мы и не думали сделать решительный шаг. Кто знает богов Востока, тот должен понять, что верховный жрец богини Тараты не может покинуть ее пруд в то время, когда священные рыбы мечут икру. – И, полный праведного гнева, он объяснил: – Богине безразлично, кто ищет убежища в ее храме. Она простирает над ним свою руку, будь это горшечник Теренций или император Нерон. Мы не спрашивали, кто этот человек, мы этого не знаем. Именно ты, Варрон, – ведь ты был близким другом императора Нерона, – можешь нам это сказать.
– Вы в самом деле желаете знать, – продолжал выспрашивать Варрон, – кто этот человек?
– Мы хотим, – отозвался Шарбиль, – знать, что ты, о Варрон, думаешь об этом человеке.
Варрон сказал:
– Если вам угодно, я знаю один признак. Между мной и цезарем Нероном есть тайны, которых никто не может знать, кроме императора и меня. Если они известны этому человеку, значит он император. Хотите испытать его?
Верховный жрец взглянул на царя и предоставил ему отвечать.
– Многое может доказать слово, – сказал царь, – но оно не может убедить окончательно. Окончательно убедить может только дело.
Варрон, разумеется, тотчас понял, куда клонили эти люди. Не предполагаемого Нерона, а его самого они хотели связать навсегда чем-то большим, чем слово. Но он с деланой наивностью притворился, будто не понимает царя, и изобразил на лице своем вопрос. Нетерпеливый Шарбиль тотчас же пояснил:
– Нужно, чтобы ты, Варрон, доказал свою веру в этого человека не только на словах.
Варрон был готов к тому, что от него потребуют многого; и все-таки теперь, когда ему предстояло выслушать их требования, он устрашился и попробовал отдалить неприятную минуту.
