Школа на территории бывшего монастыря. На днях, чтобы техника могла свободно проезжать к новым гаражам, взорвали колокольню. Когда-то в здешнем храме крестили мою мать. Сейчас всё ценное вывезли, говорят, то, что осталось, скинули в колодец и закрыли бетонной плитой. Не знаю, зачем это большевикам? Архитектура же облагораживает, а они её разрушают.
Всё так же растут в соседнем лесу опята, вода в речке чистая и холодная, как раньше. Девушки хорошенькие имеются. Сейчас у них мода – носить береты.
Недавно опубликовали фотографию: Сталин и Жданов. Рожи одинаковые. Многие повадились отращивать такие же усы – от девок отбоя нет.
Перед уроком надо успеть повесить новый транспарант. Я его ещё не видел, но, наверно, опять про мировую революцию. У нас в кабинете таких уже три. Пыль собирают. Из-за этого тряпья высокие парни разогнуться в комнате не могут.
Ученики обсуждают слухи об Украине. Говорят, мыши снова пожрали зерно, будет голод. Половина верит, другая – нет: мол, почему тогда в газетах не написали? Сейчас скажу им помалкивать.
На задних рядах даже не услышали. Никак не научусь повышать голос. Вот Егорыч умеет. Как рявкнет: «Закрыли хлебала, смотрим на радиатор!» – так у всех языки отнимаются. Но в последнее время и так не скажешь – из-за девушек, которые пришли учиться.
Одна осталась как-то после урока и вопросы задавала: «А вот вы, Иван Сергеевич, как считаете, машины заменят когда-нибудь труд человека?», «Какие народные приметы помогают в нашей работе?», «Сколько зерна может дать местный колхоз?». В конце концов я говорю: «Нина, у меня есть книжка, в которой обо всём написано». Она пошла за ней ко мне в комнату, а когда мы зашли внутрь, закрыла дверь, подпёрла её стулом и уселась на кровать. «Одеяло у вас тёплое», – говорит. Стала задавать вопросы: «А вы православный человек?», «А ваша семья пострадала от коммунистов?». Я насторожился. Последнюю монахиню увозили при нас – она вырывалась, её связали и кинули в телегу. Вооружённый солдат залез следом. Верующих если не ссылают, то устраивают им херовую жизнь.
Твёрдо сказал: «Нет, Нина, коммунизм освободил наш народ и укрепил страну, о чём вы вообще говорите?» Она смутилась, а потом ответила: «Я видела, какой вы были мрачный, когда уничтожали колокольню».
Замер.
Неожиданно она начала раздеваться. Под ногтями у неё была земля, вокруг сосков – жёсткие тёмные волоски, но всё равно это было как чудо. Кто-то выбрал меня и одарил своей любовью. За что? За проблеск человечности? Я стал целовать её белое тёплое тело. Снял всё, что на ней оставалось. Ноги у неё были ледяные, я попробовал согреть их своим дыханием и накрыл одеялом. Мы поцеловались и прижались друг к другу.
Ей двадцать лет. Родители пропали в Гражданскую, воевали за белых. Монахини приютили нескольких сирот, в том числе и её. С тех пор Нина живёт в монастырском здании вместе с другими девушками.
Никого не интересовал наш роман. За нравственностью учениц не следили, от меня же требовалось только вовремя приходить на работу и исправно вешать лозунги на стены класса. Нина заглядывала ко мне каждый день, но никогда не оставалась на ночь – видимо, боялась, что её заметят ночью, когда будет выбегать в нашу вонючую, как ад, уборную. Думаю, в глубине души ей хотелось, чтобы о нас узнали, только когда мы поженимся.
Дни были похожи один на другой, и мне не хотелось изменений.
