Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - страница 3

Эта книга возникла в результате двойной неудовлетворенности: очевидной неудовлетворенности миром и труднее поддающейся формулировке неудовлетворенности существующим марксизмом, она родилась из веры, что эти две неудовлетворенности связаны между собой, что вполне понятный пессимизм, свойственный нашей эпохе, заразил марксизм, превратил его в дряблую умозрительную концепцию, сделал его безопасным и осмотрительным, ведь он ощущает нависшую над собой угрозу, боится рассыпаться, точно Берлинская стена. Так что моя цель – найти альтернативу пессимизму марксизма, его вечной склонности смотреть на мир с плохой стороны. Моя неудовлетворенность также касается марксистских журналов и научных публикаций: мне они давно уже представляются неудобоваримыми, сухими и чересчур предсказуемыми, доступными только посвященным. Может быть, я не один так думаю? Меня никогда не вдохновляли пространные, излишне подробные статьи и исследования кризисов и бедствий, капиталистических катастроф, хотя в главном их авторы совершенно правы; но о них можно сказать то же, что Маркс говорил о буржуазии: все они кажутся довольными своим отчуждением или по крайней мере своими оценками капиталистического отчуждения, обходясь улицами с односторонним движением, обитать на которых – их удел, так же как описывать те тупики, те безвыходные положения, куда они себя заперли.

В течение долгих лет я называл себя «среди прочего» марксистом[5], несмотря на то, что в США такое самоназвание звучало вызывающе, и вопреки тому, что я так и не присоединился ни к одной марксистской партии или организации, не нашел вожака, выражающего мои мысли, которого я мог бы поддержать от всего сердца. Я всегда ощущал себя странником, человеком вроде сартровского Матье из «Возраста зрелости», который, невзирая на постоянные понукания Брюне, не может посвятить себя какой-либо деятельности «на уровне института», «официально» примкнуть к марксизму – хотя никто меня к такой позиции не принуждал. Не то чтобы я боялся потерять свободу – скорее, благодаря этому отказу и неучастию я мог оставаться верен Воображаемой партии, ведь я знал, что она где-то существует, должна существовать, и ее ряды ширятся день ото дня. Настоящая книга написана для воображаемых избирателей, членов партии, которая непременно существует. В этом смысле «Магический марксизм», как я надеюсь, обращается ко всем бесприютным смутьянам-одиночкам, которые хотят свершить нечто радикальное, придумать иной мир, поскольку этот вызывает у них отвращение. Меня не покидает ощущение – легкое подозрение, – что нас таких много, что многие колеблются между двумя крайностями, строя планы и ожидая новостей с мест событий.

Часто авторы книг пишут предисловие в последнюю очередь, и я в данном случае не исключение. Предисловие позволяет писателю заново проследить ход мыслей, перепроверить их порядок и обоснованность в тот момент, когда дело сделано и работа завершена. Можно подумать более-менее спокойно и заново представить себе текст так, как если бы он всё еще оставался невоплощенной идеей. Когда я сочинял это предисловие, ретроспективно, мне представлялись важными для книги три ключевых фактора. Первый – это решение, которое я принял в 2003 году: отказаться от академической карьеры и отправиться жить во французскую глубинку. Я похоронил себя сначала в Верхней Савойе, в горах, а затем, пару лет спустя, перебрался на плоскогорье Центрального массива, в Овернь, один из беднейших французских регионов. Расставшись с городской жизнью (Нью-Йорком), а также с миром стабильной оплачиваемой работы, я не был уверен, говорит ли во мне марксистский дух или желание от него убежать. До того времени я полагал, что радикальный марксизм означает принятие на себя внутренних обязательств, обитание в местах силы вроде больших городов, а не ускользание, дауншифтинг и бегство из них в призрачный маргинальный мир, далекий от городской жизни. По иронии судьбы, на выбор убежища меня вдохновил Ги Дебор, еще один марксист и бывший горожанин, пытавшийся скрыться от спектакля в 1970-е годы – «отвратительные семидесятые», как он их называл, – и осевший в той же Оверни, в доме, окруженном высокой каменной стеной. Вид из окон дома, как он любил говорить, «открывался прямо на Млечный Путь»