– Это правильно. – Человек всё смотрел ему в глаза, будто искал там – разрешение? Может, прощение? – Потому что всё, что я сделаю, я сделаю во благо. А теперь встань наконец и пойдём со мной.
Он не стал дожидаться, пока Шандор последует за ним, встал, отряхнул штаны от налипших травинок и пошёл к калитке. Шандор, не шевелясь, смотрел ему в спину: одет в бордовое пальто, – как можно летом ходить в бордовом пальто? – а потом его словно обожгло всего целиком. Так бывает, если попасть в особую точку на локте – чистая боль сперва взрывается и ослепляет. Шандор вцепился в скамейку и зашипел сквозь зубы. От сердца к опекуну будто протянулась нить и теперь натянулась до предела.
– Ну? Ты идёшь или нет? – Наставник замер у калитки, обернулся. – Я не хочу делать тебе ещё больнее. Ты сам напрашиваешься. Никто не вынуждает.
– Я не… – У Шандора на глазах выступили слёзы, говорить тоже было тяжело, как будто бы он вот-вот выблевал сердце на траву. – Вы… так неправильно…
– Он ещё спорит, ты смотри… – опекун покачал головой. – Я считаю до трёх. Раз.
Он отодвинул тронутый ржавчиной засов.
– Два.
Открыл калитку.
– Три, – сделал шаг на улицу, и Шандор, кажется, всё-таки пробежал пару шагов за нитью, прежде чем потерять сознание.
Шандор и Ирвин, настоящее
Ранним утром погожего летнего дня на поляне, что в стороне от дороги, спорили двое. Один, одетый во всё чёрное, сидел, прислонясь к стволу старого клёна и закрыв глаза, и длинные чёрные волосы тёрлись о кору, и лицо с тонкими чертами казалось то совсем юным, то почти старым, а другой – мальчик лет шести со светлыми кудрявыми волосами и серьёзным, сосредоточенным лицом – дёргал первого за руку.
– Я сплю, – сказал первый, не открывая глаз. – Я крепко сплю, так что давай-ка сотвори что-нибудь сам.
– Я не умею, – сказал мальчик и потянул на сей раз за шарф. Шарф был роскошный, из мягкой и тёплой шерсти, и владелец его, не открывая глаз, быстро поймал и накрыл ладонь мальчика своей. – Я не умею! – повторил мальчик и попытался вырвать руку, но не смог. – Я не как вы, я не могу так! Отпусти!
– Ого, холодная какая, – сказал первый и всё-таки открыл глаза. – Ты что, правда голодный? М-да, действительно.
Он отпустил мальчика и сел прямее. Глаза у него были тёмные, а взгляд внимательный.
– Я тебе сколько раз говорил, – начал он то ли сердито, то ли весело, но мальчик вздрогнул, так что тот осёкся, беззвучно выругался и продолжил другим тоном, с досадой: – Что, сложно сказать «Шандор, я правда есть хочу»?
– Шандор, я есть хочу.
– Да не тогда, когда уже всего трясёт, а сразу. Сложно?
Он цокнул языком, отвернулся от мальчика и принялся копаться в дорожной сумке. Там были хлеб и окорок, но не было ножа, потому что нож Шандор как раз и выменял вчера на еду – продешевил, но сотворить что-то из воздуха посреди города казалось риском. Тем более что в последние дни на любой запрос о пище из воздуха сперва сыпались яблоки, а ими и Шандор, и Ирвин – так звали мальчика – были уже сыты по горло.
Шандор достал круглый, с хрустящей коркой хлеб, передал Ирвину и засвистел сквозь зубы. Прищурился, протянул правую руку себе за спину, рассеянно повращал ладонью в воздухе, как будто разминая кисть, и вдруг стиснул за рукоять отменный хлебный нож. Взвесил, подкинул, перехватил поудобней. Отрезал ломоть ветчины, протянул Ирвину. Ирвин смотрел потемневшими глазами.
