– Прекратите, Иван Николаевич! – говорили ему. – Что же вы с нами делаете?
– Я не с вами, – отвечал Иван грустно. – Ибо час пробил. Он среди нас, граждане. Он ищет Мастера… а я ищу его.
– Кого? Да кого же, черт вас возьми!
– Профессора, – Иван обводил зал блуждающим взором. – Профессора Дубльве. Вернера… Ворнера… забыл, вот дьявольщина!
– Может, Уорхолла? – подсказал кто-то услужливый.
– Какого еще Уорхолла! – поэт даже ногами затопал. – Да пропадите вы пропадом с вашим Уорхоллом! Одно у них на уме! А между прочим, ежели хотите знать, этот самый профессор вот только что задавил поездом Мишу Берлиоза!
– Не может быть, – ахнуло сразу трое или четверо бездельников. Кто-то даже бокал выронил.
– В психиатрическую, – отчетливо произнес Арчибальд у левой кулисы.
– Поездом. В метро. На «Красных Воротах», – вздохнул Иван и понурил голову.
Я просто любовался тобой. Только сейчас заметил приколотую на груди иконку: это была черно-белая фотка Курта Кобэйна.
Ты тоже был мастером инсталляции. А может, просто сподхалимничал. Ты же знал, что мне по возрасту полагалось любить «Нирвану».
Пока я так думал, Маргарита оставила своего героя и кинулась, как тигрица, к Бездомному:
– Что ты сказал? Повтори! Какой профессор?
– У него контракт с Мастером, – пробормотал Иван. – Он сам про это говорил. И он недоволен. Он придет, вот увидите.
Маргарита – мятущаяся душа – так и заметалась по сцене.
Я перевел взгляд на Мастера и хмыкнул удивленно. Юра Ким превзошел себя. Его герой остался стоять недвижно, прислоняясь к стене с мухоморами, и в то же время было очевидно, что эта минута действия полностью и только отдана ему. Он выглядел обреченным – не убитым, но обреченным, и от этого было еще страшнее. Он молчал. Потом медленно поднял руку и стянул с головы черный берет.
Я невольно вздрогнул.
Бросившись к Мастеру, Маргарита зашептала ему на ухо что-то непонятное, неслышное зрителю, – я не люблю этот прием в театре, он отдает абсурдом, – а Мастер глядел поверх нее, словно желал первым увидеть того, кто придет. Проектор по-прежнему заливал стену бессмысленным прерывистым светом, нагнетая тревогу. Рояль помалкивал, и даже пианист куда-то пропал.
– Профессор, – объявил тут Иван свистящим шепотом. – Профессор Воланд.
Стало темно и почему-то холодно. Где-то тоскливо проскрипела дверь. Все замерли.
И фигура появилась.
Долгорукий пианист собрал длинные волосы в косичку, переоделся и перевоплотился (ну, сходства можно было и не замечать. Просто нам хотелось сэкономить на массовке, а Савелий ко всему прочему превосходно играл на ф-но). Теперь Воланд, суровый и сумрачный, стоял на сцене ровно по центру, притягивая взгляды. Бриллиант блестел у него на пальце, и было совершенно понятно: никакой он не профессор. А самый настоящий генеральный директор этого мира.
– Фильм – смыть, – приказал Воланд глухо. – Тираж изъять и уничтожить. Теперь все – вон.
У левой кулисы вдруг вскинулся Арчибальд:
– Все вон! – завопил он неожиданным фальцетом.
Тусовщики сгинули. Последним убрался сам чернобородый Гельминт. На сцене остались стоять четверо:
– молчаливый Мастер с беретом в опущенной руке;
– Маргарита, для чего-то подхватившая книгу;
– юный поэт Иван Бездомный – с горящим взором, устремленным на Воланда;
– сам W.
И вот он-то первым нарушил гнетущую тишину:
– А вот и я! – сказал он, повернувшись к публике. – Здравствуй, Мастер.
