Как-то он ей сказал:
– Когда я буду умирать, то умирать буду один. Ни с женой, ни с тобой, мне ни о чем говорить не захочется!
– Да, уж, пожалуйста, меня сюда не впутывай, – спокойно ответила она.
Друга, такого друга, с которым можно было просто молчать, и понимать, о чем ты молчишь, тоже не было.
Приятелей было много, а друг – вещь штучная, – не ко всем в жизни приходит.
С приятелями можно было пить пиво, ходить в спортзал, собираться в гостях, но душу вывернуть кому-нибудь из них не хотелось.
Так что жил он хорошо, в свое удовольствие, но как-то все время было одиноко.
Родилась дочь. И одиночество пропало. Дочка любила его из всех своих маленьких сил. И не было близости больше, чем дочка и он. Они были как одно дерево, на котором и к тому же висели яблоки. Яблоки – это радости жизни.
Когда дочке исполнилось пятнадцать лет, он ушла в свою жизнь. Ему не близкую, и непонятную. И она с ним этой жизнью перестала делиться. И он опять остался один.
Потом дочка вышла замуж, и уехала к мужу в другой город. Звонки стали редки. Через много лет, приехав в очередной раз в гости, она сказала:
– Слушайте родители! Если когда вы станете старыми или больными, вы должны понимать что я не приеду за вами ухаживать. У меня своя жизнь. Но вы не беспокойтесь. Мы уже начали откладывать вам на сиделку!
Друг мой понял, что одиночество – это образ его жизни. Нечего сетовать. Так получилось.
Умирать он, конечно, будит в окружении родных людей, но в одиночестве.
– Как-то в разговоре со мной он пошутил:
– Когда я умру, сделай на надгробном камне эпитафию: – Здесь лежат двое – он и одиночество!–
– Скажи это своей жене, – посоветовал я.
– Она меня не поймет, – возразил он, – она не знает что это такое.
В детстве у моего друга была бабушка. Бабушка как бы была приживалкой в квартире, в которой они жили с родителями. Потому что когда-то давно она была маминой мамой и жила в другом городе.
У нее, у бабушки, было пять детей, кроме мамы моего друга. Все они умерли или погибли на войне, и когда никого не стало, бабушка приехала к единственному оставшемуся у нее ребенку – маме моего друга.
Вот такое очень сложное переплетение родсвенных связей, но и друг мой знал главное – у него есть бабушка.
Квартира их была тесная, хотя и двушка, малогабаритная, и бабушка жила в кладовке. Вернее там стояла ее кровать. А так, она хозяйничала по всему дому.
А поскольку все, кроме моего друга днем были на работе, то приходя из школы и до самого прихода родителей они с бабушкой были одни.
Друг мой – а было ему в ту пору четырнадцать лет, любил свою бабушку, а она его, потому что больше было любить некого – взрослые почти не обращали на бабушку никакого внимания.
Практически она им мешала.
Бабушка рассказывала моему другу разные истории из старой жизни и никогда не вмешивалась в его жизнь. Ни советами, ни нотациями.
Может, она только этим и жила – общением с моим другом, а ее внуком.
Потому что в остальном она была приживалкой. Ну не выбрасывать же ее на улицу – все же она жила в семье дочери!
Муж дочери, он же отец моего друга, конечно, скрипел зубами, иногда взрывался, но терпел.
Бабушка, конечно, понимала это, и иногда виновато говорила моему другу – а ему, напомню, в то время было четырнадцать лет.
– Ну, уж потерпите, помру я скоро!
– Я тебе помру! – бодро отвечал мой друг, которому, как любому подростку, слово смерть было понятием с другой планеты!
