Когда чтение надоедало, Марыся откладывала книгу и думала. О том, что поменяла бы в своей жизни, если бы могла вернуться назад. Ничего. Только со ступенек постаралась бы не упасть. Вспомнился Володя Зильбер, хороший человек, спокойный. Никому зла не сделал, а удержаться от злого поступка по нынешней жизни сложнее, чем совершить добрый. Что он увидел перед тем, как шагнуть на проезжую часть? Быть может, то же солнце, на которое загляделась Марыся. Дурочка! Солнце конечно же то же самое! Ведь оно одно!
Лежать было скучно. Впервые в жизни Марыся поняла, как ей не хватает привычного движения. Внутри бушевала энергия, которую невозможно потратить. Она тикала словно бомба, и Марыся не находила себе места. Проснувшись однажды ночью, она едва не вскочила с кровати, чтобы выбежать на улицу, так ей не хватало элементарной активности. Стены душили, потолок грозил рухнуть. Марысю охватила паника. Только к утру удалось забыться прерывистым беспокойным сном.
Каждый день забегала Алла и каждый день твердила про то, что нужно что-то делать, не сидеть на месте, не ждать у моря погоды и не опускать руки. Она забегала возбуждённая очередным «проэктом», как она называла решаемые ей проблемы. Именно так, через «э». рассказывала, объясняла, в какую организацию побежит на этот раз, какие заявления напишет. Пожалуется на тех, кто её прогнал и убежит, оставив Марысю в тоске по утраченной возможности передвижения. Сын в очередной раз предложил привезти новый телевизор. Марыся отказалась. Познавать себя больно и страшно, но нужно. А самопознание любит тишину.
Она уже почти оправилась от полученных травм, когда мама в очередном разговоре вдруг упомянула какого-то Серёжу. Упомянула зло, раздражённо. Марыся сидела у окна, отдыхая после недолгой прогулки – бегать как прежде ей ещё не скоро придётся – и занималась самобичеванием. Стоило полежать в тишине несколько месяцев, как внутри обнаружилась пустота, холодная и мерзкая. Жила ведь как-то раньше, не замечала, смеялась всегда. Всех любила, и Борю Стойкова и Шляховского, будь они не ладны! До сих пор любила, не как мужчин, а так по-человечески. Володю, само собой, тоже.
Дочка сказала: «Депрессия». Сказала, что так бывает. У неё тоже было, после гриппа. А это ведь не грипп, это дольше продлится. Пройдёт рано или поздно. Алла говорила, что нельзя сидеть, надо двигаться. Куда? Ничего не хочется.
И вот мама сказала про Серёжу. Сказала, чтобы Аннушка к нему катилась, и плевать, что мать помирает. На следующий день, когда сестра заскочила её проведать, Марыся устроила Аннушке допрос с пристрастием. Что за Серёжа и почему она должна к нему катиться?
Сестра долго мялась, краснела, а потом призналась, что любит Серёжу, а он её. Мама против, потому что Серёжа младше на пятнадцать лет. Но это ничего не значит. Вместе они быть не могут, вот и бегают тайно друг к другу. Точнее это она к нему бегает. Мама ругается.
При всей серьёзности ситуации Марысе захотелось рассмеяться. Представьте себе женщину предпенсионного возраста, которая боится мамы. А потом Аннушка расплакалась, и смеяться расхотелось.
– Мне же так хочется побыть счастливой. Пусть немного, пусть чуть-чуть, – всхлипывала она. – Но как я оставлю маму? Она же не сможет одна, она с ума сойдёт. Нет, она не держит, но у неё сердце больное. Кто станет за ней ухаживать? Кому она нужна кроме меня?
