– Так убей же немца ты сам,
Так убей же его скорей.
Сколько раз увидишь его,
Столько раз его и убей!
Только я все равно не мог понять: а причем здесь Карл Иванович?
– Не видать вам этого телескопа! – сказал Лешка, когда мы собрались домой. – Это ж какая прорва – пятьсот рублей!
– А и правда, где вы возьмете столько денег? – засомневался и Сашка.
– Хвейс? – отвечал Сюня. – Я знаю?.. В Америка можно ограбить банк…
День был жаркий, и мы лениво плелись по теневой стороне. Сюня тащил шарманку, а Манька хватала на ходу редкие травинки.
Все было как всегда. Старые казашки на лавочках тетешкали кривоногих младенцев, русские старушки лузгали семечки, шелуха скрипела под ногами, на перекрестках старались перекричать друг друга костлявые еврейки.
На Ленина сошел с рельсов трамвай. Военный грузовик, прицепив канат, втаскивал его обратно. Пассажиры дружно подталкивали вагон. Командовал всеми инвалид на костылях.
– Ну-ка, все на «раз»! – хрипел он. – Навались, братцы-сталинградцы!
Мы с Сюней, конечно, тоже навалились. Вагон заскрипел, дернулся, поддался… И вдруг покатился прямо на грузовик.
– Держи! – закричали все разом. И задержали – удар получился мягким.
– Холера! – сказал Сюня. И мы побрели дальше.
Под мостом буксир тянул облезлую баржу. Сквозь дыры в брезенте проглядывали бока зеленых туш.
– Танки! – показал я Сюне. – Раз, два, три, четыре…
– Ты зачем считаешь! – остановился рядом военный с палкой и тоже заглянул за перила. – Восемь, девять… – машинально досчитал он. – Не знаешь разве: у фашиста везде уши!.. А вы почему не на фронте? – зыркнул он на Сюню.
Сюня отшпилил карман, пришитый теткой Рейзл к рубашкиной изнанке, и протянул военному обтрепанную бумажку. А я из-за его спины стал крутить пальцем у виска.
– Все вы… – буркнул военный, возвращая бумажку. – Больные на голову…
Я думал: спросить или не спросить, кто «вы», но он уже шагал по мосту, постукивая тростью.
– Ин дрерд! – пустил ему вслед Сюня.
И чего он к нам прицепился?
На следующий день мы снова были на площади. В этот раз я привязал Маньку прямо за магазином Карла Ивановича. Там начинался спуск в овраг и все было в траве. В самый раз для коровы.
Народу сегодня было меньше. Поэтому Сюня старался петь пожалостливее. Соображал.
– Ум-па-па… ум-па-па… ум-па-па…. – умпала моя «шарманка». А Сюня пел:
– Отец мой пьяница,
За рюмкой тянется,
А мать – уборщица,
Какой позор!
Сестра – гулящая,
Всю ночь не спящая,
Братишка маленький – карманный вор.
И вдруг мое «ум-па-па» стало в три раза громче. Оказывается, Алексей и Саша подкрались сзади и добавили «перца» в музыку «шарманки».
– УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!.. УМ-ПА-ПА!..
– Купите бублички,
Горячи бублички,
Гоните рублички
Да поскорей!
И в ночь ненастную
Меня, несчастную,
Торговку частную
Ты пожалей!
– Слушай, Фишка! – остановил мою «шарманку» Алексей. И заглянул в Сюнину шапку. – Так вы до морковкиного заговенья собирать будете…
Я не знал, что такое это «заговненье» и когда оно наступит. Но спрашивать не стал.
– У меня для твоего дядьки работа есть.
– Да ты что! – Я решил, что он шутит.
– Не-е, я серьезно!.. Понимаешь, у нас сегодня вечером «Гамлет». А всех наших стражников и могильщиков забрали на войну.
– И Принца Датского?
– Не-е, у него бронь. И у отца, и у всех заслуженных и народных… Короче, твой дядька мог бы и театр выручить и денежку заработать.
– Ты же знаешь, он «того»… – поскреб я в затылке. – Двух слов связать не может…
