…и я негодовал на Курникова за то, что он тяжестью своего тела заставил исказиться ужасом обычно такое милое и привлекательное личико Майи…
…может быть, вы не верите, что я действительно негодовал…
…но если бы все мое существо не было в тот же миг охвачено огнем благородного негодования, разве ж я мог тогда пропустить мимо ушей восторженные крики Музыкантовой и Савельева, снявших с себя штаны, с невероятным шумом выпускавших воздух из заднего прохода и прославлявших полковника Насера и судороги сладострастия…
…и вы видели все это…
…и вы знаете, что все это не коснулось моего уха…
…и вы все же продолжаете настаивать и заверять меня, что я видел перед собой только Остаеву…
…да, я видел краем глаза, как она корчилась в родовых муках у ног Ли Фын-лина…
…и я даже не удивлялся тому, что Ли Фын-лин слишком равнодушно воспринимал все окружающее…
…нет, вы не подумайте, что я с вожделением смотрел на него…
…напротив, я только удивлялся, как можно, устремив глаза вдаль и мрачно сплевывая, попадать плевками точно на остаевский пуп…
…и я даже проникся уважением к китайской нации…
…а вы испуганно смотрели на огромный живот Остаевой и жалели ее…
…да, вы испуганно смотрели на нее…
…у вас расширились глаза от страха и дрожал подбородок…
…да, да, не отнекивайтесь, как сейчас помню, у вас дрожал подбородок…
…а я не жалел ее…
…нет, я не жалел ее, потому что ее оскаленные желтые зубы и этот грязный оплеванный пуп осквернили мое эстетическое чувство…
…и я жалел себя потому, что не мог пожалеть достойного жалости…
…вы не верите?
Вам кажется, что все это я преувеличиваю?
Но ведь я так ясно ощущал все это…
Так разве ж можно говорить о том, что я преувеличиваю, даже после того, как я заявил, что все это я действительно ясно ощущал?..
11 ноября
Ах, ну зачем же так откровенно?..
12 ноября
И потом – этот свет!
Он не нравился мне!
Мало того – он раздражал!
Нет, он попросту выводил из себя!
Хотелось бешено крикнуть: «к черту!»
Хотелось встать.
Подойти.
Разбить.
* * *
Не встал.
Пытался привыкнуть.
Темнота стала мечтой.
Грезилось – ночь, пустота…
Но грезы потускнели…
* * *
* * *
А свет горел.
Не яркость его раздражала меня.
А бессилие мечты о тьме.
И я плюнул.
Плюнул из темноты.
И восторгался ответным шипением.
И упивался дивной музыкой зубовного скрежета.
На большее я был не способен.
Я упал и закрыл глаза.
* * *
А он все горел, этот свет…
И освещал меня…
И баюкал, и навевал дрему…
И тихо шептал, обещая счастье…
А я, улыбаясь ему, засыпал…
* * *
* * *
А свет звал…
А свет силился разбудить мертвого…
И слабо стонал…
И тихо плакал, умиляясь своей беспомощностью…
13 ноября
А злопамятностью меня таки не испугаешь… Седьмое, восьмое, девятое, десятое?
Только четыре.
И к тому же прошлое.
А не лучше ли вспомнить просто:
Одиннадцатое девятого.
А?
16 ноября
Нет, меня положительно обуревает оптимизм. Едакое идиотическое благодушие и умиротворенность. И кажется, ничто не может изменить моего настроения.
Даже если завтра Марья Трофимовна будет писать приказ о моем отчислении, я буду восхищаться голубизной жилок, облекающих ея очаровательную конечность…
17 ноября
– Бе-е-е-э-э!
П-паразительное хладнокровие! Нет, теперь уже решительно его не раздразнишь…
Ну, хоть моргнуть одним глазом для приличия, что ли… Показать, что злоба и вызывающее поведение постороннего трогают…
Ну, не трогают – ну, задевают, вселяют недоумение…
– Бе-е-е-е-е-э-э!
