Тихо кругом. Далеко разносятся людские голоса в ночной тишине. До самых гор.
– … утром снова доить?
– А как же. Мирх уедет, а когда потом вернется? Так чего коровам маяться? Заболеют же.
– Там уже не я приеду. Пошлю кого-нибудь. Стар уж я каждый день разъезжать.
– Пусть бабы приезжают. Сестра моя.
– Сами управимся. В деревне тоже делов хватает. Сыр кому-то надо делать, масло взбивать. Хлеб, какой-никакой, а тоже бы надо подобрать до колоска. Солому…
– Какой там нынче хлеб. Одно название.
– Да уж.
– Ведь скиснет молоко-то по жаре-то!
– А ты не каркай, не скиснет.
– Давайте спать.
– Отоспимся, когда костлявая придет.
– Долго ждать.
– Кому долго, а кому – два часка, да и доска.
– Ну, понесло старого!
– Ты не встревай. Доживешь до моих годов, станешь дедом дедов, вырастишь сорок внучат, будешь тогда кричать… Лучше послушай, как в старые времена духов нечистых гнали.
– Сто раз уже слышали.
– Сто раз слышал, что месяц вышел. А белый день – брехня, дребедень. Ты молодой, а я с бородой. Борода негуста, голова пуста…
– Какая ж у тебя борода?
– Моя борода растет не туда. Волос недолог, зато голос звонок, ума палата, что еще надо?
– Где ты так ловко говорить-то научился, старый?
– Прибаутка, что утка, пройдешь – вспугнешь. В небо метнется, с языка сорвется.
– Ну, давайте наконец спать!
– Ляжешь рано, проспишь барана. Проснешься чуть свет – найдешь обед.
– Тьфу! Как хотите, а я укладываюсь. Ноги уже не держат.
– Ноги, что боги – каши не просят, по миру носят…
Старый Мирх так и сыпал прибаутками.
– Сказочник! – пробурчал свернувшийся калачиком Харим, ворочаясь на твердой земле, устраиваясь поудобней в ямке возле тележного колеса. Через минуту он уже спал, не слыша разговорившегося старика. Молчаливый Рахель устроился рядом с товарищем, лег на спину, заложив руки за голову и разглядывая рисунки созвездий.
– … А когда избу поставят, надобно ее окурить березовым дымом, а углями нарисовать кресты на дверных косяках и на подоконниках, чтоб нечистые входить не могли. Под печь обязательно надо можжевеловый веник сунуть, чтоб Домовник добрее был, чтоб не шалил, а помогал… – наставительно втолковывал Мирх Шалрою. А тот сидел неудобно, прислонившись спиной к жесткому тележному колесу и клевал носом. Иногда вздрагивал, пробуждался от дремы, открывал мутные глаза и осматривал окрестности: спящее стадо, собак, черную воду глубокого омута, черные вершины гор, вырисовывающиеся на фоне звездного неба. Кивал старому Мирху – слушаю, мол, слышу, – и снова ронял голову на грудь.
– … А двор из осины не строят. Грязное это дерево, сырость вбирает. Хоть и не любят его нечистые, но лучше только ворота осиновые сделать и порог. А перегородки надобно из березы делать. А сруб весь…
Мирх тоже постепенно затихал, бормотал все неразборчивей, все медленнее. Вскоре заснул и он…
На вершине дальнего холма что-то мелькнуло. Из травы осторожно поднялась в полный рост человеческая фигура. Чужак долго смотрел на спящее стадо, затем, пригнувшись, бесшумно исчез. Растворился в ночи…
Шалроя разбудило угрожающее ворчание.
Пастух с трудом разлепил веки.
Ворчала собака. Судя по голосу – Лютый. Шалрой встревожился, сон как рукой сняло. Вожак по пустякам зубы не скалит. Он конечно стар, но свое дело знает.
А остальные псы молчат…
С гор в котловину наползал туман. На востоке брезжил рассвет, и там уже матово светились низкие облака, но небо на западе еще чернело ночью. Примерно через час должно было показаться солнце.
