– Если ходишь, значит, не сломала. Но врачу показаться надо, – нахмурившись, говорит цербер.
– Уг-гу, – заикаюсь от холода.
Мрачнеет сильнее. И я его понимаю. Кто будет рад тому, что на его голову свалилось такое невезучее несчастье, как я?
Опускаю голову и шмыгаю носом. Цербер открывает пассажирскую дверь автомобиля – и достает из салона плед. Протягивает мне. Всматриваюсь в нелепый принт – котики на фиолетовом фоне. Растерянно поднимаю глаза на мужчину.
– Разденься, – приказывает неожиданно, заставляя меня закашлять.
– Что? – сипло лепечу.
– Ты вымокла насквозь. Заболеешь. Сними одежду и укутайся в плед, – «инструктирует» меня и добавляет чуть слышно. – Потом разберемся, что с тобой делать дальше.
– Отвернись, – надуваю губы.
Мужчина хмыкает, но все же слушается.
Раздеваюсь до белья, сложив мокрые вещи на капот, и заворачиваюсь в плед. Топчусь босыми ногами на месте, чтобы хоть немного разогнать кровь.
– Все, – фыркаю церберу.
Он оглядывается, удовлетворенно кивает. Забирает мою одежду и бросает на заднее сиденье.
– Ты серьезно? – спрашивает недоверчиво.
Не понимая, что он имеет ввиду, я плотнее кутаюсь в плед. Моя бы воля, я спряталась бы в него с головой. От холода, стыда и… потемневшего взгляда цербера.
– Что? – цежу сквозь стучащие зубы.
Шумно втягиваю носом воздух и вздрагиваю от очередного порыва ветра, что проникает сквозь тонкую шерстяную ткань, вонзается льдинками в кожу, миллиардом острых игл проносится по ее поверхности.
Не в силах терпеть, передергиваю плечами. В море, в объятиях цербера и то теплее казалось.
Встряхиваю мокрыми прядями волос, пытаясь прогнать неуместные образы. Однако голова начинает гудеть, а уши закладывает.
– В машину садись! – проследив за мной, хмурится цербер.
А сам занимает водительское кресло. Рваным движением поворачивает ключ зажигания – и включает обогрев.
– Ты серьезно плавать не умеешь? – смотрит на меня с прищуром. – Ты же утверждала, что с детства здесь бываешь, – кивает на скалу.
Высвобождаю руку из пледа, тянусь ко рту и нервно сминаю пальцами губу. Не знаю, как признаться, что я панически боюсь глубины. Это дико для человека, который почти всю свою сознательную жизнь провел у моря. Но факт. Наблюдать со стороны или окунуться у самого берега, чувствуя дно под ногами, – это мой максимум. Люблю море и боюсь одновременно.
– Не научилась, – бурчу тихо, не желая раскрывать душу.
– Странно, – искренне недоумевает.
– Ничего подобного! Даже рыбы – и то не все умеют плавать.
Не выдержав, цербер поворачивает ко мне голову и вопросительно изгибает бровь. Могу поспорить, что вижу в его зеленых глазах интерес и насмешку. Не знаю, что преобладает.
– Да! Например, нетопырь Дарвина, – вздергиваю подбородок.
Лиля, что ты несешь! Остановись. Но пережитый шок превращается в слова, которые льются нескончаемым потоком.
– При помощи грудных плавников ходит по дну океана. Страшненькая такая рыбка, – заканчиваю чуть слышно.
Цербер хрипло выдыхает и стискивает челюсти, пытаясь сдержать смех. На щеках, покрытых щетиной, слегка проступают ямочки. Невольно задерживаю взгляд на внезапно изменившемся лице. Все-таки цербер может быть милым. Когда захочет. Вот только ему привычнее рычать и гавкать.
– Хорошо, рыбка, которая не умеет плавать, – с трудом сохраняет невозмутимый вид, но я слышу теплые нотки в его дрогнувшем голосе. – Куда же тебя отвезти? – спрашивает, скорее, самого себя.
