Все это вспоминается Якову Потаповичу, а наряду с этим проносятся и другие воспоминания – детские игры с княжной Евпраксией, подраставшей и расцветавшей на его глазах. Сильно привязались они друг к другу с молодой княжной, не расстаются, бывало, в часы и игр, и забав. Годы между тем летят своей чередой, в сердце юноши пробуждается иное чувство, любовь пускает свои корни на почве детской привязанности, кровь молодая горит и волнуется, не сдержит взгляда – и обожжет он невольно красавицу-княжну.
Та тоже что-то переменилась – сторониться стала. Кончились игры – и дружба порвалась, но мечты влюбленного юноши остались и что день, то росли и все сбыточнее казались ему.
Родня-то он княжне дальняя, князь Василий души не чает в нем, отчего бы и не сбыться радужным грезам?
Молодец он из себя красавец – сам знает, на то глаза есть. Сенные девушки молодой княжны под взглядом его молодецким только ежатся, так и вьются вьюнами вокруг него, особенно одна – чернобровая… Да на что ему, боярину, их холопья любовь? Не по себе дерево рубить вздумали – пришибет неровен час. Княжна, княжна… касаточка…
И вдруг…
Смертельной бледностью покрылось лицо Якова Потаповича; до крови закусил он свои алые губы; две слезы назойливые блеснули на ресницах, но он смахнул их молодецким движением.
Восстало в его памяти недавнее свидание с князем Василием, глаз на глаз, в его опочивальне.
Могильным холодом охватило всего Якова Потаповича.
Было это в день его рождения, когда исполнилось ему восемнадцать лет.
Позвал его старый князь к себе, поздравил с торжественным днем и подал ему золотой крест, осыпанный алмазами, на золотой цепочке.
Чувствует Яков Потапович и теперь его на груди своей, – жжет он его, как раскаленным железом.
Слышится ему речь князя Василия, тихая да ласковая. Но какой ужасный смысл для него имела она.
– Я тебе всегда буду вместо отца, но не родня ты мне… Ведомо мне доподлинно, что ты не простого роду, а боярский или княжеский сын, но чей – мне неведомо, и нет у тебя ни отчества, ни родового прозвища. Ровно восемнадцать лет тому назад, в лютый мороз, под вечер, ключник мой, Потап, – лежит он уже в сырой земле, – нашел тебя в корзине у калитки, что в сад от реки ведет. Шел от с прорубей – верши поправлял. У меня с княгинюшкой в те поры еще детей не было. Принял я тебя, тельник с тебя снял и положил к образам, а тебя окрестили сызнова и назвали Яковом, а по отцу крестному, тебя нашедшему, стал ты Потаповым. По тельнику судя – рода ты знатного, но кто ты – о том мне неведомо…
Обнял его князь и поцеловал крепко-накрепко, видя, что он затуманился.
– Не кручинься, молодец, может, твой род и сыщется. А на всякий раз науки не бросай. Не боярское это дело, да боярин без имени – что басурман.
И теперь, как тогда, страшною горечью наполнилось сердце Якова Потаповича при воспоминании об этих словах старого князя.
«Без роду, без прозвища. Как траве без корней – перекати-поле – катиться мне по полю житейскому… Прощайте, сладкие мечты! Прощай, княжна, моя лапушка!.. Легко на словах попрощаться, а как из сердца-то вырвать? Смерть лучше, чем жизнь такая бездольная»!..
Таковы были первые мысли Якова Потаповича после беседы с князем Василием.
Любовь и молодость взяли, однако, свое. Небесная искра надежды снова затеплилась в сердце.
– А может, род мой и сыщется! Если же нет…
Он на мгновенье задумался.
