Но сейчас сбежать он не успевал. Да и куда от увиденной ими машины-то? Или попробовать извиниться? Но это их раззадорит еще круче. Получается, что драки не избежать? Бли-и-и-ин.
План за мгновение поменялся: защищаясь, важно начать первым и резко ударить главного. В нос? Нет, лучше в подбородок, и целиться до хруста сжатыми кулаками только туда, а там как попадешь. И не разочек, словно успокаивая и предлагая одуматься, а раз пять, не останавливаясь, изо всех сил, пока тот не свалится. Он должен ощутить, что ты будешь бить бесконечно, пока не забьешь до потери сознания. А когда он поймет, нужно, не останавливаясь, пнуть еще, не меньше трех раз. И снова сильно, и снова по голове. Но поаккуратнее – в челюсть, но не в висок! Или по ребрам.
Так и надо. Ах да: важно проследить, чтобы пьяный дурачок не бухнулся затылком об асфальт – не хотелось в тюрьму из-за пустой, случайной, но тобою оборванной жизни. И надо отойти на покрытие помягче – а вот и земля в метре за бордюром. И бить первым. Только тогда сквозь алкоотвагу гопари увидят, а больше животным нутром почувствуют, что он дурнее и сильнее их и лучше забрать основного, успокоиться, просто пообещав снова встретиться, чем пытаться придумывать варианты, сопротивляясь его железному безумию. И все, уйдут. Победа за пару минут. Можно сесть в машину и уехать, успокоиться, а с Машкой увидеться попозже.
– Ты че молчишь, уебок? – их главный не передумал и потянул руку к Антону, решая, схватиться за что-нибудь из одежды или толкнуть.
Антон отпрянул, оглядываясь. Схема не сработала. Захотелось бежать. Не бить, а бежать. Страх появился. Душа советовала бежать. Он смирился, как это всегда с ним происходило, когда выбор не радовал. Это смирение обычно и спасало, хотя полностью на авось он боялся отпускать жизнь.
Куда бежать? Или бить? Сейчас? Когда он понял, что запутался и что он такой телок беспомощный в логичных решениях и решениях трезвого человека, на весь двор грохнула дверь дальнего подъезда и раздался знакомый, с удивительно властной тональностью голос: «Але-е-е! Серега! Отошел! Кому говорю?! А?!»
Это была Машка! Парень злобно выдохнул и обернулся на нее. Казалось, полдома, побросав неторопливые вечерние приготовления к завтрашнему дню, повыглядывало из окон, настолько громко Машка припечатала криком двор! Антон приуныл еще больше, ибо никогда не любил громкие, «на людях», отношения с девушкой: ни целоваться публично, ни ругаться – глаза инстинктивно увеличивались, подбородок приподнимался, тело застывало мрамором. А тут прямо как на сцене и столько зрителей в окнах!
– Антон, пойдем, – Машка через мгновенье оказалась рядом, но говорила спокойно: – А ты, Серег, совсем охренел, в своем дворе цеплять? Хочешь, чтобы и про тебя говорили, что башку пропил?
– Да почему?
– Сюда просто так, что ли, приезжают, а? Незнакомые?
– Да ладно.
– Прохладно, Серег, прохладно! Мать второй день болеет так, что из дома не выходит, а он гулять с пацанами уехал! Иди к тете Наде, она к нам час назад опять заходила за каплями.
Серега присел на корточки, ожидая долго и покорно слушать замечания, привык он к учителям-женщинам, но, обнадеженный советом идти домой, сразу встал, потащив в сторону своих угрюмо пошатывающихся дружков.
Когда они ушли, Антон с Машкой сели на скамейку посередине двора. Девушка играла с его ладонью: то словно пронзала ее холодными подушечками своих пальцев, то нежно гладила, еле касаясь. Машка наслаждалась – казалось, у них складывается. И дальше все будет еще счастливее.
