Манекенщики - страница 20

Она опять кривит лицо с таким видом, будто ей кончили в рот.

– Черт! Что ты сказал?

Ну, вот видите, как она общается. Сейчас, не дай боги, она еще и заведется!

– Почему ты не можешь говорить нормально? Обязательно вот это вот «не уверен в уместности», «соизволю выразить свое мнение» – такое ощущение, что ты диктор из телепередачи. Тебе надо было идти заливать в уши Айслэю вместе с Кенгом или вместо него. Тот тоже любитель предложения усложнять. Как же вы меня все достали!

И она говорит об этом на полной серьезности. Я просто поверить не могу. Сидит и на лицо вываливает все дерьмо о тебе.

– Этот тоже молодец! – теперь она накинулась на Кеда, – уткнулся в книгу и делает вид, что он е**ный профессор…

– Слушай, прострели-ка ты себе голову, Милли! – не выдерживаю я.

– Ах, вот как ты со мной теперь разговариваешь?!

– Может, хватит?..

Но эту суку в восьмом поколении было уже не остановить. И как только у Восемнадцатидюймовика получалось с ней ладить. Ну и влип же я!

11:37. Лучший способ заставить замолчать женщину, это замолчать самому и не усугублять. Но я просто усыпляю ее, нажав на сонную артерию на плече.

У меня появляется идея послать за коктейлем курьера. Все-таки никому из нас нельзя отлучаться. Но Кед, наконец, отвлекшийся от своей книги отговаривает меня, типа: эти парни ненавидят ребят из Звериной Клетки (по номерам-то видно), и повадились плевать им в еду и напитки. Такой аргумент действует на меня болезненно, ибо я совсем не испытываю симпатии к сомнительной затее пить напитки со слюнями курьеров, и, даже начинаю думать о своих предыдущих здесь заказах, переживая теперь, все ли в порядке было с теми бутербродами с кукурузным паштетом.

11:42. Я уже начинаю беспокоиться. Нам следует ждать команды и не покидать тачку, однако, мне кажется, что в доме Айслэя что-то пошло не так. Мои опасения подтверждаются, когда с крыши его особняка взлетает автолоджий.

– Что за?.. Кед, смотри!

– Дав-вай в дом!

И кто делает эти чертовы бардачки в этих чертовых тачках. У меня получается открыть его раза с семисотого. Я достаю оттуда шлем и вместе с ним выбегаю на улицу под грозное шапкой над землей нависшее небо. Кнопка звонка чуть не отваливается от истерического надавливания моего пальца. Дверь не открывается и не поддается крепкому толчку. Я стреляю в домофон, иногда это срабатывает. Проклятье! Но не в этот раз.

– Эй! А ну стоять! – слышу я сзади, и даже не успеваю обернуться, потому что кто-то прижимает меня лицом к стене, застегивая мои руки в наручники. Криу-криу! Щелк! Подкрались, черти, незаметно! Временная глухота от прозвучавшего слишком близко взрыва дверного проема дезориентирует меня полностью. Клянусь, я настолько зол, что хочу скрутить всем тут шеи голыми руками, без всяких там выяснений обстоятельств. Ну-ка, и сколько их там? По количеству разных голосов, как будто целая толпа людей. Кто эти ребята? Йорклиционеры? Грабители? Манекенщики? Вообще-то, у меня аллергия на пыль и грубое отношение к моей персоне. Кого-то боль запугивает, а меня она приводит в безумную ярость. Я даже про шлем забываю. Валяется там где-то.

– Заходим! Заходим!

Действуют не так как мы. А грубо и бесцеремонно. Как будто не терпится попасть внутрь дома. Похоже, Айслэй серьезно насолил ребятам, раз они дверь ему взорвали.

– Летите за «Пастернаком», а мы обыщем дом!

Рассказывает Миллениум.

11:43. – Мил-ли, мать тво-ю, оч-нись!